24 июля. Воспоминание чуда вмц. Евфимии всехвальной, имже Православие утвердися. Обре́тение мощей сщмч. Илариона, архиеп. Верейского. Равноапостольной Ольги, вел. княгини Российско

11 июля по старому стилю / 24 июля по новому стилю
воскресенье
Неделя 6-я по Пятидесятнице. Глас 5-й.
Поста нет.

Воспоминание чуда вмц. Евфимии всехвальной, имже Православие утвердися (451). Равноап. Ольги, вел. княгини Российской, во Святом Крещении Елены (969). Обре́тение мощей сщмч. Илариона, архиеп. Верейского (1998).
Мч. Киндея пресвитера (III–IV).
Ржевской, или Оковецкой (1539), и Борколабовской икон Божией Матери.

Свв.: 2_Кор., 181 зач., VI, 1–10. Лк., 33 зач., VII, 36–5075. Ряд.: Рим., 97 зач., VIII, 14–21. Мф., 30 зач., IX, 9–13.

В этот день может также совершаться полиелейная служба сщмч. Илариона, архиеп. Верейского.

Тропарь великому́ченицы Евфимии, глас 4:
Агница Твоя́, Иисусе, / зовет велиим гласом:/ Тебе, Женише мой, люблю,/ и, Тебе ищущи, страдальчествую/ и сраспинаюся и спогребаюся Крещению Твоему,/ и стражду Тебе ради,/ яко да царствую в Тебе,/ и умираю за Тя, да и живу с Тобою,/ но яко жертву непорочную приими мя,/ с любовию пожершуюся Тебе.// Тоя молитвами, яко Милостив, спаси души наша.

Ин тропарь великому́ченицы Евфимии, глас 4:
Жени́ха твое́го Христа́ возлюбивши/ и свещу твою светлу уготовльши,/ добродетельми возсиявши, всехвальная Евфимие,/ тем возшла еси́ с Ним на брак,/ вене́ц страдания от Него́ прие́мши./ Но от бед избави нас, // чту́щих ве́рою па́мять твою.

Кондак великому́ченицы Евфимии, глас 6:
Подвиги во страдальчестве, по́двиги в вере/ положи́ла еси́ тепле за Христа́, Жени́ха твое́го./ Но и ны́не я́коже ереси́ и врагов шатание/ под ноги воинству нашему покорити моли́ Богоро́дицею,/ яже от шестисот тридесяти богоносных отец/ предел прие́мшая // и хранящая, всехвальная.

Тропарь равноапостольной Ольги, глас 1:
Крилами богоразумия вперивши твой ум,/ возлетела еси́ превыше видимыя твари,/ взыскавши Бо́га и Творца всяческих,/ и, Того́ обретши, па́ки рождение креще́нием прия́ла еси́,/ древа животнаго наслаждающися, нетленна во веки пребываеши, // Ольго при́сносла́вная.

Кондак равноапостольной Ольги, глас 4:
Воспоем днесь Благодетеля всех Бо́га,/ прославльшаго в России Ольгу богомудрую,/ да моли́твами ея/ подаст душа́м на́шим // грехо́в оставле́ние.

Величание равноапостольной Ольги77:
Велича́ем тя,/ святая равноапостольная княгине Ольго/ я́ко зарю утреннюю в земли́ нашей возсиявшую/ и свет веры православныя // народу своему предвозвестившую.

Тропарь священномученика Илариона, глас 4:
Святи́телю Христо́в Иларио́не,/ сла́во и похвало́ Це́ркве Ру́сския,/ ра́зум боже́ственный стяжа́в,/ пред безбо́жники Христа́ дерзнове́нно испове́дал еси́,/ Его́же ра́ди страда́ния претерпева́я,/ лю́дем ве́рным возглаша́л еси́:// без Це́ркве несть спасе́ния.

Кондак священномученика Илариона, глас 2:
Сла́ву ми́ра сего́ оста́вив,/ Христу́ до́блественне после́довал еси́/ и, святи́тельское служе́ние восприи́м,/ венце́м му́ченичества украси́лся еси́,/ и ны́не, Престо́лу Бо́жию предстоя́,/ моли́ся, Иларио́не, иера́рше прему́дре,// спасти́ся душа́м на́шим.

Если совершается полиелейная служба равноап. Ольги, то на утрене величание: «Величаем тя, святая равноапостольная княгине Ольго, яко зарю утреннюю в земли' нашей возсиявшую и свет веры Православныя народу своему предвозвестившую», или «Величаем тя, блаженная и равноапостольная княгине Ольго, и чтим святую память твою, идолы поправшую и многия люди российския Святым Крещением просветившую». Псалом избранный «Блажен муж, бояйся Господа...» (см. Ирмологий, 29 августа) или избранные стихи псалмов: «Взыска'х Господа, и услыша мя», «Сказал ми еси' пути живота», «Благословлю Господа, вразумившаго мя», «Предзре'х Господа предо мною выну, яко одесную мене есть».
Если совершается полиелейная служба равноап. Ольги, то на литургии – чтения дня и равноапостольной: Деян., последи' 37 зач., XVI, 12–15: «Во дни оны, бысть идущим апостолом* в Филиппу'сы...», преступи в 39 зач., XVII, 1–4, конец: «и от жен благородных не мало» (или 2 Кор., 181 зач., VI, 1–10). Лк., 33 зач., VII, 36–50.
Если совершается полиелейная служба сщмч. Илариона, архиеп. Верейского, то на литургии – чтения дня и священномученика: Евр., 318 зач., VII, 26 – VIII, 2. Ин., 36 зач., X, 9–16.
Если совершается полиелейная служба равноап. Ольги, то на утрене – величание и избранные стихи псалмов: «Взыска'х Господа, и услыша мя», «Сказал ми еси' пути живота», «Благословлю Господа, вразумившаго мя», «Предзре'х Господа предо мною выну, яко одесную мене есть».

Мысли свт. Феофана Затворника
(Флп.4:10–23; Лк.7:36–50)
Отчего так случилось, что Симон-фарисей чтит Господа и приглашает Его к себе, но тут же увидев, что Он благосклонно допускает к Себе и грешницу, соблазняется и начинает думать: «если бы Он был пророк...» (Лк.7:39)? Оттого, что захлопотался об угощении и за хлопотами оставил здравое рассуждение о порядках Божиих. Эти две области, житейская и духовная, совсем не схожи по своим свойствам и законам. Между тем, ум наш, чем очень займется, по законам того и судить начинает.

По житейским порядкам с явною грешницею нельзя иметь общение; Симон так и судит, забыв, что покаяние всех делает чистыми и грешников равняет с праведниками. Он думает, что грешнице не следует тут быть и что Спаситель, если не отгоняет ее, то потому, верно, что не знает, кто она; от этой мысли тотчас родилась и другая: если не знает, то какой же Он пророк? Словом-то он не сказал этого, а только подумал, и наружно ни в нем, ни в его хлопотах, как доброго хозяина, не произошло никакой перемены, но Господь видел его сердце и по сердцу его сделал ему вразумление. Он внушил ему, что грешникам-то и место около Него и что грешница, прилегшая к Нему сердцем, больше почтила Его, чем он, почтивший Его только угощением. Внешнее вводит человека в неприятное Господу чувство праведности, а внутреннее всегда держит его в чувствах своего непотребства пред лицом всеведущаго Господа.

Святая Евфимия   была дочерью христиан - сенатора Филофрона и Феодосии. Она совершила мученический подвиг в городе Халкидоне в 304 году, во время гонения, воздвигнутого на христиан императором Диоклетианом.

Халкидонский правитель Приск разослал приказание всем жителям Халкидона и его окрестностей явиться на языческий праздник поклониться и принести жертву идолу Арея, угрожая великими муками тому, кто не исполнит приказания. Во время этого нечестивого празднества 49 христиан скрывались в одном доме, где тайно совершали Божественную службу Истинному Богу. Среди молящихся находилась и юная девица Евфимия. Вскоре о местопребывании христиан стало известно, и они были приведены к Приску для ответа. В течение 19 дней мучеников подвергали различным пыткам и истязаниям, но никто из них не поколебался в вере и не согласился принести жертву идолу. Разгневанный правитель, не зная, каким еще способом принудить христиан к отречению, послал их на суд к императору Диоклетиану, но отделил от них самую юную - девицу Евфимию, надеясь, что она, оставшись одна, не выдержит испытаний.

Святая Евфимия, разлученная со своими братьями по вере, усердно молилась Господу Иисусу Христу, чтобы Он Сам укрепил ее в предстоящем подвиге. Сначала Приск уговаривал святую отречься, обещая земные блага, потом дал приказание мучить ее. Мученица была привязана к колесу с острыми ножами, которые при вращении отрезали куски тела. Святая громко молилась. И вот, колесо само собой остановилось и не двигалось при всех усилиях палачей. Сошедший с неба Ангел Господень снял Евфимию с колеса и исцелил от ран, святая же с веселием благодарила Господа.

Не вразумившись чудом, мучитель повелел воинам Виктору и Сосфену бросить святую в раскаленную печь. Но те, увидев в пламени двух грозных Ангелов, отказались исполнить приказание правителя и сами уверовали в Бога, Которому поклонялась Евфимия. Объявив себя христианами Виктор и Сосфен смело пошли на страдания. Они были отданы на съедение зверям. Во время казни они взывали к милосердию Божию, чтобы Господь и их принял в Царство Небесное. Услышав призывавший их небесный Глас, они отошли в жизнь вечную. Звери же даже не дотронулись до их тел.

Святая Евфимия, брошенная другими воинами в печь, осталась цела. С Божией помощью она выходила невредимой после многих других пыток и истязаний. Приписывая это волшебству, правитель велел выкопать новый ров, наполнил его ножами, а сверху прикрыл землей и травой, чтобы мученица не знала о приготовленной ей казни; но и тут святая Евфимия осталась невредимой, легко прошедши надо рвом. Наконец, ее осудили на съедение зверям в цирке. Перед казнью святая стала просить, чтобы Господь сподобил ее умереть. Ни один зверь, выпущенный на арену, не бросился на святую. Лишь одна медведица нанесла ей небольшую рану на ноге, из которой истекла кровь, и святая великомученица Евфимия тотчас скончалась. В это время произошло землетрясение, стражники и зрители от страха бежали, так что родители святой смогли взять ее тело и с честью похоронить недалеко от Халкидона.

По взятии Халкидона персами в 617 году мощи святой великомученицы Евфимии перенесены были из Халкидона в Константинополь (около 620 г.). В период иконоборческой ереси рака с мощами святой Евфимии оказалась брошенной в море. Благочестивые корабельщики извлекли их. Впоследствии они попали на остров Лемнос, а в 796 году были возвращены в Константинополь.

Воспоминание чуда святой Евфимии Всехвальной
Полтора столетия спустя, когда Христианская Церковь стала господствующей в Римской империи, Бог сподобил Всехвальную Евфимию вновь явиться особенной свидетельницей и исповедницей чистоты православного учения.

В 451 году в городе Халкидоне, в церкви, где почивали прославленные чудесами мощи святой великомученицы Евфимии, происходили заседания IV Вселенского Собора. Собор был созван для определения точной формулировки догмата Православной Церкви о природе Богочеловека Иисуса Христа, что было необходимо ввиду широко распространившейся ереси монофизитов, которые, вопреки православному учению о двух природах Иисуса Христа - Божественной и человеческой, ложно утверждали в Нем одну природу - Божественную, внося в Церковь смуту и раздоры.

После долгих прений стороны так и не смогли придти к согласному решению. Тогда святой Патриарх Константинопольский Анатолий предложил Собору предоставить решение церковного спора Духу Святому, чрез Его несомненную носительницу святую Евфимию Всехвальную, у чудотворных мощей которой происходили соборные прения. Православные святители и их противники написали свое исповедание веры на отдельных свитках и запечатали своими печатями. Открыли гробницу святой великомученицы Евфимии и оба свитка положили на ее груди. Потом, в присутствии императора Маркиана (450-457), участники Собора закрыли гробницу, приложили к ней императорскую печать и поставили стражу на три дня. В эти дни обе стороны наложили на себя строгий пост и совершали усиленные молитвы. Через три дня Патриарх и император в присутствии всего Собора открыли ковчег с мощами: свиток с Православным исповеданием святая Евфимия держала в правой руке, а свиток еретический лежал у ее ног. Святая Евфимия, как живая, подняла руку и подала свиток Патриарху. После этого чуда многие из уклонившихся приняли Православное исповедание, а упорствовавшие в ереси были преданы соборному осуждению и отлучению.

В VII столетии после нашествия персов мощи святой Евфимии были перенесены из Халкидона в Константинополь, во вновь построенную церковь, посвященную ее имени. Через много лет в период иконоборческой ереси ковчег с мощами святой по повелению императора-иконоборца Льва Исавра был брошен в море. Из моря ковчег был взят братьями-корабельщиками Сергием и Сергоном, которые передали его местному епископу. Святитель повелел хранить святые мощи тайно, под спудом, так как иконоборчеекая ересь продолжала свирепствовать, но все же над мощами была сооружена небольшая церковь, а на ковчег была положена доска с надписью, поясняющей, чьи мощи покоятся в нем. Когда иконоборческая ересь была окончательно осуждена на святом Седьмом Вселенском Соборе в 787 году, при святителе Константинопольском Тарасии, при императоре Константине VI и его матери святой императрице Ирине, мощи великомученицы Евфимии Всехвальной были вновь торжественно перенесены в Константинополь.

Святая равноапостольная Ольга   была супругой великого князя Киевского Игоря. Борьба христианства с язычеством при Игоре и Ольге, княживших после Олега († 912), вступает в новый период. Церковь Христова в последние годы княжения Игоря († 945) становится значительной духовной и государственной силой в Русском государстве. Об этом свидетельствует сохранившийся текст договора Игоря с греками 944 года, который включен летописцем в «Повесть временных лет», в статью, описывающую события 6453 (945) года.

Мирный договор с Константинополем должен был утверждаться обеими религиозными общинами Киева: «Русь крещеная», то есть христиане, приводились к присяге в соборном храме святого пророка Божия Илии; «Русь некрещеная», язычники, клялись на оружии в святилище Перуна Громовержца. Тот факт, что христиане поставлены в документе на первом месте, говорит о их преимущественном духовном значении в жизни Киевской Руси.

Очевидно, в момент, когда договор 944 года составлялся в Царьграде, у власти в Киеве стояли люди, сочувствовавшие христианству, сознававшие историческую необходимость приобщения Руси к животворной христианской культуре. К этому направлению принадлежал, возможно, и сам князь Игорь, официальное положение которого не позволяло ему лично перейти в новую веру, не решив вопроса о Крещении всей страны и установлении в ней православной церковной иерархии. Поэтому договор был составлен в осторожных выражениях, которые не помешали бы князю утвердить его и в форме языческой клятвы, и в форме присяги христианской.

Но пока византийские послы прибыли в Киев, обстановка на Днепре существенно изменилась. Четко определилась языческая оппозиция, во главе которой стояли варяжские воеводы Свенельд и его сын Мстислав (Мстиша), которым Игорь дал в держание Древлянскую землю.

Сильно было в Киеве и влияние хазарских иудеев, которым не могла прийтись по нраву мысль о торжестве Православия в Русской земле.

Не сумев преодолеть косности обычая, Игорь остался язычником и скрепил договор по языческому образцу – клятвой на мечах. Он отверг благодать Крещения и был наказан за неверие. Год спустя, в 945 году, восставшие язычники убили его в Древлянской земле, разорвав между двух деревьев. Но дни язычества и основанного на нем жизненного уклада славянских племен были уже сочтены. Бремя государственного служения возложила на себя, при трехлетнем сыне Святославе, вдова Игоря – великая княгиня Киевская Ольга.

Имя будущей просветительницы Русского края и родину ее «Повесть временных лет» впервые называет в статье о женитьбе Игоря: «и привели ему жену из Пскова, именем Ольгу». Принадлежала она, уточняет Иоакимовская летопись, к роду князей Изборских, одной из забытых древнерусских княжеских династий, которых было на Руси в X-XI вв. не меньше двадцати, но которые все были вытеснены со временем Рюриковичами или слились с ними посредством браков. Некоторые из них были местного, славянского происхождения, другие – пришлые, варяжские. Известно, что скандинавские конунги, приглашенные на княжение в русские города, неизменно принимали русский язык, часто – русские имена и быстро становились настоящими русскими как по образу жизни, так и по мировоззрению и даже по физическому облику.

Так и супругу Игоря звали варяжским именем Хельга, в русском «окающем» произношении – Ольга, Вольга. Женское имя Ольга соответствует мужскому Олег (Хельги), что значит «святой». Хотя языческое понимание святости совершенно отлично от христианского, но и оно предполагает в человеке особый духовный настрой, целомудрие и трезвение, ум и прозорливость. Раскрывая духовное значение имени, народ Олега назвал Вещим, Ольгу – Мудрой.

Позднейшие предания называли ее родовым имением село Выбуты, в нескольких километрах от Пскова вверх по реке Великой. Еще недавно показывали на реке Ольгин мост – у древней переправы, где Ольга встретилась с Игорем. Псковская топонимика сохранила немало названий, связанных с памятью великой псковитянки: деревни Ольженец и Ольгино Поле, Ольгины Ворота – один из рукавов реки Великой, Ольгина Гора и Ольгин Крест – близ Псковского озера, Ольгин Камень – у села Выбуты.

Начало самостоятельного правления княгини Ольги связано в летописях с рассказом о грозном возмездии древлянам, убийцам Игоря. Клявшиеся на мечах и веровавшие «только в свой меч», язычники обречены были Божиим судом от меча и погибнуть (Мф. 26, 52). Поклонявшиеся, среди прочих обожествленных стихий, огню – нашли свое отмщение в огне. Исполнительницей огненной кары Господь избрал Ольгу.

Борьба за единство Руси, за подчинение Киевскому центру раздираемых взаимной враждой племен и княжеств прокладывала путь к окончательной победе христианства в Русской земле. За Ольгой, еще язычницей, стояла Киевская христианская Церковь и ее Небесный покровитель святой пророк Божий Илия, пламенной верой и молитвой сводивший огонь с неба, и победа ее над древлянами, несмотря на суровость победительницы, была победой христианских, созидательных сил в Русском государстве над силами языческими, темными и разрушительными.

Ольга Богомудрая вошла в историю как великая созидательница государственной жизни и культуры Киевской Руси. Летописи полны свидетельств о ее неустанных «хождениях» по Русской земле с целью благоустроения и упорядочения гражданского и хозяйственного быта подданных. Добившись внутреннего укрепления власти Киевского великого князя, ослабив влияние мешавших собиранию Руси мелких местных князей, Ольга централизовала все государственное управление с помощью системы «погостов». В 946 году с сыном и дружиной прошла она по Древлянской земле, «устанавливая дани и оброки», отмечая села, становища и места охот, подлежащие включению в киевские великокняжеские владения. На другой год ходила в Новгород, устраивая погосты по рекам Мсте и Луге, всюду оставляя зримые следы своей деятельности. «Ловища ее (места охоты) были по всей земле, установленные знаки, места ее и погосты, – писал летописец, – и сани ее стоят в Пскове до сего дня, есть указанные ею места для ловли птиц по Днепру и по Десне; и село ее Ольжичи существует и поныне».

Устроенные Ольгой погосты, являясь финансово-административными и судебными центрами, представляли прочную опору великокняжеской власти на местах.

Будучи прежде всего, по самому смыслу слова, центрами торговли и обмена («гость» – купец), собирая и организуя вокруг себя население (вместо прежнего «полюдья» сбор дани и налогов осуществлялся теперь равномерно и упорядоченно по погостам), Ольгины погосты стали важнейшей ячейкой этнического и культурного объединения русского народа.

Позже, когда Ольга стала христианкой, по погостам стали воздвигать первые храмы; со времени Крещения Руси при святом Владимире погост и храм (приход) стали неразрывными понятиями. (Лишь впоследствии от существовавших возле храмов кладбищ развилось словоупотребление «погост» в смысле «кладбище».)

Много трудов приложила княгиня Ольга для усиления оборонной мощи страны. Города застраивались и укреплялись, Вышгороды (или Детинцы, Кромы) обрастали каменными и дубовыми стенами (забралами), ощетинивались валами, частоколами. Сама княгиня, зная, сколь враждебно относились многие к идее укрепления княжеской власти и объединения Руси, жила постоянно «на горе», над Днепром, за надежными забралами киевского Вышгорода (Верхнего города), окруженная верной дружиной. Две трети собранной дани, по свидетельству летописи, она отдавала в распоряжение киевского веча, третья часть шла «к Ользе, на Вышгород» – на нужды ратного строения. Ко времени Ольги историки относят установление первых государственных границ России – на западе, с Польшей. Богатырские заставы на юге сторожили мирные нивы киевлян от народов Дикого Поля. Чужеземцы спешили в Гардарику («страну городов»), как называли они Русь, с товарами и рукодельями. Шведы, датчане, немцы охотно вступали наемниками в русское войско. Ширятся зарубежные связи Киева. Это способствует развитию каменного строительства в городе, начало которому положила княгиня Ольга. Первые каменные здания Киева – городской дворец и загородный терем Ольги – лишь в нашем веке были разысканы археологами. (Дворец, точнее его фундамент и остатки стен были найдены и раскопаны в 1971–1972 гг.)

Но не только укрепление государственности и развитие хозяйственных форм народной жизни привлекало внимание мудрой княгини. Еще более насущным представлялось ей коренное преобразование религиозной жизни Руси, духовное преображение русского народа. Русь становилась великой державой. Лишь два европейских государства могли в те годы соперничать с нею в значении и мощи: на востоке Европы – древняя Византийская империя, на западе – королевство Саксов.

Опыт обеих империй, обязанных своим возвышением духу христианского учения, религиозным основам жизни, показывал ясно, что путь к будущему величию Руси лежит не только через военные, но прежде всего и преимущественно через духовные завоевания и достижения. Поручив Киев подросшему сыну Святославу, великая княгиня Ольга летом 954 года, взыскав благодати и истины, отправляется с большим флотом в Царьград. Это было мирное «хождение», сочетавшее задачи религиозного паломничества и дипломатической миссии, но политические соображения требовали, чтобы оно стало одновременно проявлением военного могущества Руси на Черном море, напомнило гордым «ромеям» о победоносных походах Аскольда и Олега, прибившего в 907 году свой щит «на вратах Цареграда».

Результат был достигнут. Появление русского флота на Босфоре создавало необходимые предпосылки для развития дружеского русско-византийского диалога. В свою очередь, южная столица поразила суровую дочь Севера разнообразием красок, великолепием архитектуры, смешением языков и народов мира. Но особенное впечатление производило богатство христианских храмов и собранных в них святынь. Царьград, «царствующий град» греческой империи, еще при самом основании (точнее, возобновлении) в 330 году посвященный святым равноапостольным Константином Великим (память 21 мая) Пресвятой Богородице (это событие праздновалось в Греческой Церкви 11 мая и перешло оттуда в русские месяцесловы), стремился во всем быть достойным своей Небесной Покровительницы. Русская княгиня присутствовала за Богослужением в лучших храмах Константинополя – Святой Софии, Влахернской Богоматери и других.

Сердце мудрой Ольги открылось святому Православию, она принимает решение стать христианкой. Таинство Крещения совершил над нею Патриарх Константинопольский Феофилакт (933–956), а восприемником был сам император Константин Багрянородный (912–959). Ей было наречено в Крещении имя Елена в честь святой равноапостольной Елены (память 21 мая), матери святого Константина, обретшей Честное Древо Креста Господня. В назидательном слове, сказанном по совершении обряда, Патриарх сказал: «Благословенна ты в женах русских, ибо оставила тьму и возлюбила Свет. Благословят тебя русские люди во всех грядущих поколениях, от внуков и правнуков до отдаленнейших потомков твоих». Он наставил ее в истинах веры, церковном уставе и молитвенном правиле, изъяснил заповеди о посте, целомудрии и милостыне. «Она же, – говорит преподобный Нестор Летописец, – склонила голову и стояла, словно губа напаяемая, внимая учению, и, поклонившись Патриарху, промолвила: «Молитвами твоими, Владыко, да сохранена буду от сетей вражеских»».

Именно так, со слегка наклоненной головой, изображена святая Ольга на одной из фресок Киевского Софийского собора, а также на современной ей византийской миниатюре, в лицевой рукописи Хроники Иоанна Скилицы из Мадридской национальной библиотеки. Греческая надпись, сопровождающая миниатюру, называет Ольгу «архонтессою (то есть владычицей) Руссов», «женою, Эльгою по имени, которая пришла к царю Константину и была крещена». Княгиня изображена в особом головном уборе, «как новокрещеная христианка и почетная диаконисса Русской Церкви». Рядом с ней в таком же уборе новокрещеной – Малуша († 1001), впоследствии мать святого равноапостольного Владимира (память 15 июля).

Такого ненавистника русских, каким был император Константин Багрянородный, непросто было заставить сделаться крестным отцом «архонтессы Руси». В русской летописи сохранились рассказы о том, как решительно и на равных разговаривала Ольга с императором, удивляя греков духовной зрелостью и государственной мудростью, показывая, что русскому народу как раз под силу воспринять и умножить высшие свершения греческого религиозного гения, лучшие плоды византийской духовности и культуры. Так святой Ольге удалось мирным путем «взять Царьград», чего до нее не смог сделать ни один полководец. По свидетельству летописи, сам император вынужден был признать, что «переклюкала» (перехитрила) его Ольга, а народная память, соединив предания о Вещем Олеге и Мудрой Ольге запечатлела эту духовную победу в былинном сказании «О взятии Царяграда княгиней Ольгой».

Константин Багрянородный в своем сочинении «О церемониях византийского двора», дошедшем до нас в единственном списке, оставил подробное описание церемоний, сопровождавших пребывание святой Ольги в Константинополе. Он описывает торжественный прием в знаменитой палате Магнавре, под пение бронзовых птиц и рычание медных львов, куда Ольга явилась с огромной свитой из 108 человек (не считая людей из дружины Святослава), и переговоры в более узком кругу в покоях императрицы, и парадный обед в зале Юстиниана, где, по стечению обстоятельств, промыслительно встретились за одним столом четыре «государственных дамы»: бабушка и мать святого равноапостольного Владимира (святая Ольга и ее спутница Малуша) с бабушкой и матерью его будущей супруги Анны (императрица Елена и ее невестка Феофано). Пройдет немногим более полувека, и в Десятинном храме Святой Богородицы в Киеве будут рядом стоять мраморные гробницы святой Ольги, святого Владимира и блаженной «царицы Анны».

Во время одного из приемов, рассказывает Константин Багрянородный, русской княгине было поднесено золотое, украшенное камнями блюдо. Святая Ольга пожертвовала его в ризницу Софийского собора, где его видел и описал в начале ХIII века русский дипломат Добрыня Ядрейкович, впоследствии архиепископ Новгородский Антоний: «Блюдо велико злато служебное Ольги Русской, когда взяла дань, ходивши в Царьград; во блюде же Ольжине камень драгий, на том же камени написан Христос».

Впрочем, лукавый император, сообщив столько подробностей, как бы в отместку за то, что «переклюкала его Ольга», задал нелегкую загадку историкам Русской Церкви. Дело в том, что преподобный Нестор Летописец рассказывает в «Повести временных лет» о Крещении Ольги под 6463 (955 или 954) годом, и это соответствует свидетельству византийской хроники Кедрина. Другой русский церковный писатель ХI века, Иаков Мних, в слове «Память и похвала Владимиру... и как крестилась бабка Владимира Ольга», говоря о кончине святой княгини († 969), отмечает, что она прожила христианкой пятнадцать лет, и относит тем самым время Крещения к 954 году, что тоже совпадает с точностью до несколько месяцев с указанием Нестора. Между тем Константин Багрянородный, описывая пребывание Ольги в Константинополе и называя точные даты устроенных им в ее честь приемов, с несомненностью дает понять, что все это происходило в 957 году. Для примирения данных летописи, с одной стороны, и показаний Константина, с другой, русским церковным историкам пришлось предполагать одно из двух: либо святая Ольга для продолжения переговоров с императором в 957 году приехала в Константинополь уже во второй раз, либо она крестилась вообще не в Царьграде, а в Киеве в 954 году и единственное свое паломничество в Византию совершила, уже будучи христианкой. Первое предположение более вероятно.

Что касается непосредственно дипломатического исхода переговоров, у святой Ольги были основания остаться недовольной ими. Добившись успеха в вопросах о русской торговле в пределах империи и подтверждении мирного договора с Византией, заключенного Игорем в 944 году, она не смогла, однако, склонить императора к двум важным для Руси соглашениям: о династическом браке Святослава с византийской царевной и об условиях восстановления существовавшей при Аскольде православной митрополии в Киеве. Ее недовольство исходом миссии явственно звучит в ответе, который она дала, уже по возвращении на родину, присланным от императора послам. На запрос императора относительно обещанной военной помощи святая Ольга через послов резко ответила: «Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе воев в помощь».

Вместе с тем, несмотря на неудачу стараний об учреждении на Руси церковной иерархии, святая Ольга, став христианкой, ревностно предавалась подвигам христианского благовестия среди язычников и церковного строительства: «требища бесовская сокруши и нача жити о Христе Иисусе». Она воздвигает храмы: Святителя Николая и Святой Софии в Киеве, Благовещения Пресвятой Богородицы – в Витебске, Святой Живоначальной Троицы – во Пскове. Псков с того времени называется в летописях Домом Святой Троицы. Храм, построенный Ольгой над рекой Великой, на месте, указанном ей, по свидетельству летописца, свыше «Лучом Трисиятельного Божества», простоял более полутора веков. В 1137 году святой князь Всеволод-Гавриил († 1138, память 11 февраля) заменил деревянный храм каменным, который был перестроен в свою очередь в 1363 году и сменен наконец доныне существующим Троицким собором.

И другой важнейший памятник русского «монументального Богословия», как называют нередко церковное зодчество, связан с именем святой равноапостольной Ольги – храм Софии Премудрости Божией в Киеве, заложенный вскоре по возвращении ее из Царьграда и освященный 11 мая 960 года. Этот день отмечался впоследствии в Русской Церкви как особый церковный праздник.

В месяцеслове пергаменного Апостола 1307 года под 11 мая записано: «В тот же день освящение Святой Софии в Киеве в лето 6460». Дата памяти, по мнению церковных историков, указана по так называемому «антиохийскому», а не по общепринятому константинопольскому летоисчислению и соответствует 960 году от Рождества Христова.

Святая Ольга недаром получила в Крещении имя святой равноапостольной Елены, обретшей Честное Древо Креста Христова в Иерусалиме. Главной святыней новосозданного Софийского храма стал Святой Крест, принесенный новой Еленой из Царьграда, и полученный ею в благословение от Константинопольского Патриарха. Крест, по преданию, был вырезан из цельного куска Животворящего Древа Господня. На кресте была надпись: «Обновися Русская земля Святым Крестом, его же прияла Ольга, благоверная княгиня».

Святая Ольга много сделала для увековечения памяти первых русских исповедников имени Христова: над могилой Аскольда воздвигла Никольский храм, где, по некоторым сведениям, сама была впоследствии похоронена, над могилой Дира – вышеназванный Софийский собор, который, простояв полвека, сгорел в 1017 году. Ярослав Мудрый на этом месте построил позже, в 1050 году, церковь святой Ирины, а святыни Софийского Ольгина храма перенес в каменный храм того же имени – доныне стоящую Софию Киевскую, заложенную в 1017 году и освященную около 1030 года. В Прологе ХIII века об Ольгином кресте сказано: «иже ныне стоит в Киеве во Святой Софии в алтаре на правой стороне». Разграбление киевских святынь, продолженное после монголов литовцами, которым город достался в 1341 году, не пощадило и его. При Ягайле в период Люблинской унии, объединившей в 1384 году Польшу и Литву в одно государство, Ольгин крест был похищен из Софийского собора и вывезен католиками в Люблин. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Но среди бояр и дружинников в Киеве нашлось немало людей, которые, по слову Соломона, «возненавидели Премудрость», как и святую княгиню Ольгу, строившую Ей храмы. Ревнители языческой старины все смелее поднимали голову, с надеждой взирая на подраставшего Святослава, решительно отклонившего уговоры матери принять христианство и даже гневавшегося на нее за это. Нужно было спешить с задуманным делом Крещения Руси. Коварство Византии, не пожелавшей дать Руси христианство, было на руку язычникам. В поисках решения святая Ольга обращает взоры на запад. Никакого противоречия здесь нет. Святая Ольга († 969) принадлежала еще к неразделенной Церкви и вряд ли имела возможность вникать в богословские тонкости греческого и латинского вероучения. Противостояние Запада и Востока представлялось ей прежде всего политическим соперничеством, второстепенным по сравнению с насущной задачей – созданием Русской Церкви, христианским просвещением Руси.

Под 959 годом немецкий хронист, именуемый «продолжатель Регинона», записывает: «пришли к королю послы Елены, королевы руссов, которая крещена в Константинополе, и просили посвятить для сего народа епископа и священников». Король Оттон, будущий основатель Германской империи, охотно откликнулся на просьбу Ольги, но повел дело не спеша, с чисто немецкой основательностью. Лишь на Рождество следующего, 960 года, епископом Русским был поставлен Либуций, из братии монастыря святого Альбана в Майнце. Но он вскоре умер (15 марта 961 года). На его место был посвящен Адальберт Трирский, которого Оттон, «щедро снабдив всем нужным», отправил, наконец, в Россию. Трудно сказать, что случилось бы, не промедли король так долго, но когда в 962 году Адальберт появился в Киеве, он «не успел ни в чем том, за чем был послан, и видел свои старания напрасными». Хуже того, на обратном пути «некоторые из его спутников были убиты, и сам епископ не избежал смертной опасности».

Оказалось, что за прошедшие два года, как и предвидела Ольга, в Киеве совершился окончательный переворот в пользу сторонников язычества и, не став ни православной, ни католической, Русь вообще раздумала принимать христианство. Языческая реакция проявилась настолько сильно, что пострадали не только немецкие миссионеры, но и некоторые из киевских христиан, крестившихся с Ольгой в Царьграде. По приказу Святослава, был убит племянник святой Ольги Глеб и разрушены некоторые построенные ею храмы. Разумеется, здесь не обошлось без византийской тайной дипломатии: настроенные против Ольги и встревоженные возможностью усиления Руси за счет союза с Оттоном, греки предпочли поддержать язычников.

Провал миссии Адальберта имел промыслительное значение для будущего Русской Православной Церкви, избежавшей папского пленения. Святой Ольге оставалось смириться с происшедшим и полностью уйти в дела личного благочестия, предоставив бразды правления язычнику Святославу. С ней по-прежнему считались, к ее государственной мудрости неизменно обращались во всех трудных случаях. Когда Святослав отлучался из Киева, а он большую часть времени проводил в походах и войнах, управление государством вновь вручалось княгине-матери. Но вопрос о Крещении Руси был временно снят с повестки дня, и это, конечно, огорчало святую Ольгу, считавшую Христово благовестие главным делом своей жизни.

Она кротко переносила скорби и огорчения, старалась помогать сыну в государственных и военных заботах, руководить им в героических замыслах. Победы русского войска были для нее утешением, особенно разгром давнего врага Русского государства – Хазарского каганата. Дважды, в 965 и в 969 году, прошли войска Святослава по землям «неразумных хазаров», навсегда сокрушив могущество иудейских властителей Приазовья и Нижнего Поволжья. Следующий мощный удар был нанесен по мусульманской Волжской Болгарии, потом пришла очередь Болгарии Дунайской. Восемьдесят городов по Дунаю было взято киевскими дружинами. Одно беспокоило Ольгу: как бы, увлекшись войной на Балканах, Святослав не забыл о Киеве.

Весной 969 года Киев осадили печенеги: «и нельзя было вывести коня напоить, стояли печенеги на Лыбеди». Русское войско было далеко, на Дунае. Послав к сыну гонцов, святая Ольга сама возглавила оборону столицы. Святослав, получив известие, вскоре прискакал в Киев, «приветствовал мать свою и детей и сокрушался, что случилось с ними от печенегов». Но, разгромив кочевников, воинствующий князь вновь стал говорить матери: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – там середина земли моей». Святослав мечтал о создании огромной русской державы от Дуная до Волги, которая объединила бы Русь, Болгарию, Сербию, Причерноморье и Приазовье и простерла свои пределы до самого Царьграда. Мудрая Ольга понимала, что при всем мужестве и отваге русских дружин им не справиться с древней империей ромеев, Святослава ждала неудача. Но сын не слушал предостережений матери. Тогда святая Ольга сказала: «Видишь, я больна. Куда хочешь уйти от меня? Когда похоронишь меня, отправляйся куда захочешь».

Дни ее были сочтены, труды и скорби подорвали ее силы. 11 июля 969 года святая Ольга скончалась, «и плакали по ней плачем великим сын ее, и внуки, и все люди». Последние годы, среди торжества язычества, ей, когда-то гордой владычице, крестившейся от Патриарха в столице Православия, приходилось тайно держать при себе священника, чтобы не вызвать новой вспышки антихристианского фанатизма. Но перед смертью, вновь обретя прежнюю твердость и решимость, она запретила совершать над ней языческие тризны и завещала открыто похоронить ее по православному обряду. Пресвитер Григорий, который был с нею в 957 году в Константинополе, в точности выполнил ее завещание.

Святая Ольга жила, умерла и погребена была как христианка. «И тако поживши и добре славящи Бога в Троице, Отца и Сына и Святого Духа, почи в блазии вере, сконча житие свое с миром о Христе Иисусе, Господе нашем». Как свой пророческий завет последующим поколениям, она с глубоким христианским смирением исповедала свою веру о своем народе: «Воля Божия да будет! Аще восхощет Бог помиловати роду моего Земли Руския, да возложит на сердце им обратитися к Богу, якоже и мене Бог сие дарова».

Бог прославил святую труженицу Православия, «начальницу веры» в Русской земле чудесами и нетлением мощей. Иаков Мних († 1072) через сто лет после ее смерти писал в своей «Памяти и похвале Владимиру»: «Бог прослави тело рабы Своей Олены, и есть в гробе тело ее честное, и неразрушимое пребывает и до сих дней.

Блаженная княгиня Ольга прославила Бога всеми делами своими добрыми, и Бог прославил ее». При святом князе Владимире, по некоторым данным в 1007 году, мощи святой Ольги были перенесены в Десятинный храм Успения Пресвятой Богородицы и положены в специальном саркофаге, в каких принято было класть мощи святых на православном Востоке. «И ино чудо слышите о ней: гроб камен мал в церкви Святыя Богородицы, ту церковь создал блаженный князь Владимир, и есть гроб блаженныя Ольги. И на верху гроба оконце сотворено – да видети тело блаженныя Ольги лежаще цело». Но не всем было явлено чудо нетления мощей равноапостольной княгини: «Иже с верою придет, отворится оконце, и видит честное тело лежаще цело и дивится чуду таковому – толико лет в гробе лежаще телу неразрушившемуся. Достойно похвалы всякой тело то честное: в гробе цело, яко спя, почивает. А другим, иже не с верою приходят, не отворится оконце гробное, и не видет тела того честного, но только гроб».

Так и по кончине святая Ольга проповедовала вечную жизнь и воскресение, наполняя радостью верующих и вразумляя неверующих. Была она, по словам преподобного Нестора Летописца, «предтекущая христианской земли, аки денница пред солнцем и аки заря пред светом».

Святой равноапостольный великий князь Владимир, вознося свое благодарение Богу в день Крещения Руси, свидетельствовал от лица своих современников о святой равноапостольной Ольге знаменательными словами: «Благословити тя хотят сынове рустии, и в последний род внук твоих».

Святой мученик Киндей   был пресвитером в селении Сиды в Памфилии. Во время гонения на христиан при императоре Диоклитиане (284-305) святой Киндей был схвачен и как христианин осужден на сожжение. Воины, ведшие его на казнь, по пути встретили дровосека с большой вязанкой дров и насильно отняли дрова для разжигания костра; но святой Киндей вынул 30 медных монет и заплатил дровосеку, а потом взял ношу на плечи и сам понес ее к месту казни. С помощью Божией святой Киндей оставался и на костре непреклонным воином Христовым и, даже охваченный пламенем, находил в себе силы и призывал стоявший вокруг народ познать истинную веру и благодать Господню. В это время разразилась сильная гроза, хлынул ливень и потушил костер. Когда буря утихла, святой мученик мирно предал Христу свою душу. Присутствовавший при его мученичестве языческий жрец слышал проповедь святого мученика Киндея и уверовал вместе со своей женой во Христа; они и предали погребению тело святого мученика Киндея.

Од­ним из вид­ных де­я­те­лей Рус­ской Церк­ви 20-х го­дов был ар­хи­епи­скоп Ве­рей­ский Ила­ри­он, вы­да­ю­щий­ся бо­го­слов и та­лант­ли­вей­ший че­ло­век. Вся его жизнь бы­ла го­ре­ни­ем ве­ли­чай­шей люб­ви к Церк­ви Хри­сто­вой, вплоть до му­че­ни­че­ской кон­чи­ны за нее.

Его тру­ды от­ли­ча­ют­ся стро­го цер­ков­ным на­прав­ле­ни­ем, неустан­ной борь­бой со схо­ла­сти­кой и спе­ци­фи­че­ским ла­тин­ством, вли­яв­шим на на­ше бо­го­сло­вие со вре­мен мит­ро­по­ли­та Пет­ра Мо­ги­лы. Его иде­ал — это цер­ков­ность ду­хов­ной шко­лы и бо­го­слов­ской на­у­ки. Его по­сто­ян­ное на­по­ми­на­ние: вне Церк­ви нет спа­се­ния, вне Церк­ви нет та­инств.

Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он (в ми­ру Вла­ди­мир Алек­се­е­вич Тро­иц­кий) ро­дил­ся 13 сен­тяб­ря 1886 го­да в се­мье свя­щен­ни­ка с. Ли­пи­цы Ка­шир­ско­го уез­да Туль­ской гу­бер­нии.

С са­мо­го ран­не­го дет­ства в нем про­бу­ди­лось стрем­ле­ние к уче­нию. Бу­дучи пя­ти­лет­ним от­ро­ком, он взял сво­е­го трех­лет­не­го бра­та за ру­ку и по­шел вме­сте с ним из род­ной де­рев­ни в Моск­ву учить­ся. И ко­гда бра­тиш­ка от уста­ло­сти за­пла­кал, то Вла­ди­мир ска­зал ему: «Ну и оста­вай­ся неуче­ным». Ро­ди­те­ли во­вре­мя спо­хва­ти­лись, за­ме­тив ис­чез­но­ве­ние де­тей, и быст­ро воз­вра­ти­ли их под кров сво­е­го до­ма. Вла­ди­мир вско­ре был от­дан в Ду­хов­ное учи­ли­ще, а за­тем в Ду­хов­ную се­ми­на­рию. По окон­ча­нии пол­но­го кур­са се­ми­на­рии он по­сту­па­ет в Мос­ков­скую Ду­хов­ную ака­де­мию и бле­стя­ще за­кан­чи­ва­ет ее в 1910 го­ду со сте­пе­нью кан­ди­да­та бо­го­сло­вия. Его остав­ля­ют при ака­де­мии про­фес­сор­ским сти­пен­ди­а­том.

Сле­ду­ет от­ме­тить, что Вла­ди­мир во всех шко­лах, на­чи­ная с Ду­хов­но­го учи­ли­ща и кон­чая Ду­хов­ной ака­де­ми­ей, учил­ся пре­вос­ход­но. По всем пред­ме­там он все­гда имел от­лич­ные оцен­ки.

В 1913 го­ду Вла­ди­мир по­лу­ча­ет уче­ную сте­пень ма­ги­стра бо­го­сло­вия за свой фун­да­мен­таль­ный труд «Очер­ки из ис­то­рии дог­ма­та о Церк­ви».

Серд­це его го­рит го­ря­чим же­ла­ни­ем слу­жить Бо­гу в ино­че­ском чине. 28 мар­та в ски­ту Па­рак­лит Тро­и­це-Сер­ги­е­вой лав­ры он при­ни­ма­ет мо­на­ше­ство с име­нем Ила­ри­о­на (в честь пре­по­доб­но­му­че­ни­ка Ила­ри­о­на Но­во­го, па­мять 28 мар­та), а при­мер­но через два ме­ся­ца, 2 июня, ру­ко­по­ла­га­ет­ся во иеро­мо­на­ха. 5 июля то­го же го­да отец Ила­ри­он был воз­ве­ден в сан ар­хи­манд­ри­та.

30 мая 1913 го­да иеро­мо­нах Ила­ри­он был на­зна­чен ин­спек­то­ром Мос­ков­ской Ду­хов­ной ака­де­мии. В де­каб­ре 1913 го­да ар­хи­манд­ри­та Ила­ри­о­на утвер­жда­ют в зва­нии экс­тра­ор­ди­нар­но­го про­фес­со­ра по Свя­щен­но­му Пи­са­нию Но­во­го За­ве­та.

Ар­хи­манд­рит Ила­ри­он при­об­ре­та­ет боль­шой ав­то­ри­тет и как вос­пи­та­тель уча­щих­ся Ду­хов­ной шко­лы, и как про­фес­сор-бо­го­слов, и как зна­ме­ни­тый цер­ков­ный про­по­вед­ник.

Один за дру­гим вы­хо­дят его бо­го­слов­ско-дог­ма­ти­че­ские тру­ды, обо­га­ща­ю­щие цер­ков­ную на­у­ку. Его про­по­ве­ди зву­чат с ам­во­нов церк­вей, слов­но ко­ло­кол, при­зы­вая на­род Бо­жий к ве­ре и нрав­ствен­но­му об­нов­ле­нию.

И ко­гда ост­ро на­зрел во­прос о вос­ста­нов­ле­нии пат­ри­ар­ше­ства, он, как член По­мест­но­го Со­бо­ра 1917—1918 го­дов, вдох­но­вен­но вы­сту­пил на Со­бо­ре в за­щи­ту пат­ри­ар­ше­ства. «Ни­ко­гда,— го­во­рил ар­хи­манд­рит Ила­ри­он,— Рус­ская Цер­ковь не бы­ла без пер­во­и­е­рар­ха. На­ше пат­ри­ар­ше­ство уни­что­же­но бы­ло Пет­ром I. Ко­му оно по­ме­ша­ло? Со­бор­но­сти Церк­ви? Но не во вре­мя ли пат­ри­ар­хов бы­ло осо­бен­но мно­го у нас Со­бо­ров? Нет, не со­бор­но­сти и не Церк­ви по­ме­ша­ло у нас пат­ри­ар­ше­ство. Ко­му же? Вот пе­ре­до мною два ве­ли­ких дру­га, две кра­сы XVII ве­ка — пат­ри­арх Ни­кон и царь Алек­сей Ми­хай­ло­вич. Чтобы по­ссо­рить дру­зей, злые бо­яре на­шеп­ты­ва­ют ца­рю: «...Из-за пат­ри­ар­ха те­бя, го­су­дарь, не вид­но ста­ло». И Ни­кон, ко­гда ушел с мос­ков­ско­го пре­сто­ла, меж­ду про­чим, пи­сал: «..Пусть ему, го­су­да­рю, без ме­ня про­стор­нее бу­дет». Эту мысль Ни­ко­на и во­пло­тил Петр, уни­что­жив пат­ри­ар­ше­ство. «Пусть мне, го­су­да­рю, без пат­ри­ар­ха про­стор­нее бу­дет»...

Но цер­ков­ное со­зна­ние, как в 34-м апо­столь­ском пра­ви­ле, так и на Мос­ков­ском Со­бо­ре 1917 го­да, го­во­рит неиз­мен­но од­но: «...Епи­ско­пам вся­ка­го на­ро­да, в том чис­ле и рус­ска­го, по­до­ба­ет зна­ти пер­ва­го из них и при­зна­ва­ти его яко гла­ву».

И хо­чет­ся мне об­ра­тить­ся ко всем тем, кто по­че­му-то счи­та­ет еще нуж­ным воз­ра­жать про­тив пат­ри­ар­ше­ства. От­цы и бра­тие! Не на­ру­шай­те ра­до­сти на­ше­го еди­но­мыс­лия! За­чем вы бе­ре­те на се­бя небла­го­дар­ную за­да­чу? За­чем го­во­ри­те без­на­деж­ные ре­чи? Ведь про­тив цер­ков­но­го со­зна­ния бо­ре­тесь вы. Бой­тесь, как бы не ока­зать­ся вам бо­го­бор­ца­ми! (См. Де­ян.5:39) Мы и так уже со­гре­ши­ли, со­гре­ши­ли тем, что не вос­ста­но­ви­ли пат­ри­ар­ше­ство два ме­ся­ца на­зад, ко­гда при­е­ха­ли в Моск­ву и в пер­вый раз встре­ти­лись друг с дру­гом в Боль­шом Успен­ском со­бо­ре. Раз­ве не бы­ло ко­му то­гда боль­но до слез ви­деть пу­стое пат­ри­ар­шее ме­сто?.. А ко­гда мы при­кла­ды­ва­лись к свя­тым мо­щам чу­до­твор­цев Мос­ков­ских и пер­во­пре­столь­ни­ков Рос­сий­ских, не слы­ша­ли ли мы то­гда их упре­ка за то, что две­сти лет у нас вдов­ству­ет их пер­во­свя­ти­тель­ская ка­фед­ра?»

По­сле при­хо­да к вла­сти боль­ше­ви­ки сра­зу же на­ча­ли го­не­ние на Цер­ковь, и уже в мар­те 1919 го­да ар­хи­манд­рит Ила­ри­он был аре­сто­ван. Пер­вое тю­рем­ное за­клю­че­ние про­дол­жа­лось три ме­ся­ца.

11/24 мая 1920 го­да ар­хи­манд­рит Ила­ри­он был на­ре­чен, а на сле­ду­ю­щий день, 12/25 мая, хи­ро­то­ни­сан во епи­ско­па Ве­рей­ско­го, ви­ка­рия Мос­ков­ской епар­хии.

Его совре­мен­ни­ки ри­су­ют его порт­рет свет­лы­ми крас­ка­ми. Он мо­ло­дой, жиз­не­ра­дост­ный, все­сто­ронне об­ра­зо­ван­ный, пре­крас­ный цер­ков­ный про­по­вед­ник-ора­тор и пе­вец, бле­стя­щий по­ле­мист, все­гда есте­ствен­ный, ис­крен­ний, от­кры­тый. Физи­че­ски очень силь­ный, вы­со­ко­го ро­ста, с ши­ро­кой гру­дью, имел пыш­ные ру­сые во­ло­сы, яс­ное, свет­лое ли­цо. Он был лю­бим­цем на­ро­да. Как про­по­вед­ни­ка и ора­то­ра его ста­ви­ли на­равне с Лу­на­чар­ским и Алек­сан­дром Вве­ден­ским, и да­же вы­ше их. Епи­скоп Ила­ри­он поль­зо­вал­ся боль­шим ав­то­ри­те­том сре­ди ду­хо­вен­ства и сво­их со­бра­тий-епи­ско­пов, на­зы­вав­ших его за ум и твер­дость в ве­ре «ве­ли­ким».

Епи­скоп­ское слу­же­ние его бы­ло крест­ным пу­тем. Не про­шло и двух лет со дня его хи­ро­то­нии, как он ока­зал­ся в ссыл­ке в Ар­хан­гель­ске. Це­лый год епи­скоп Ила­ри­он был в сто­роне от цер­ков­ной жиз­ни. Свою де­я­тель­ность он про­дол­жил по воз­вра­ще­нии из ссыл­ки. Свя­тей­ший Пат­ри­арх Ти­хон при­бли­зил его к се­бе и вме­сте с ар­хи­епи­ско­пом Се­ра­фи­мом (Алек­сан­дро­вым) сде­лал сво­им бли­жай­шим со­вет­ни­ком и еди­но­мыш­лен­ни­ком.

Сра­зу же по­сле воз­вра­ще­ния из ссыл­ки Пат­ри­арх воз­во­дит епи­ско­па Ила­ри­о­на в сан ар­хи­епи­ско­па. Цер­ков­ная де­я­тель­ность его рас­ши­ря­ет­ся. Он ве­дет се­рьез­ные пе­ре­го­во­ры с Туч­ко­вым (упол­но­мо­чен­ным ОГПУ по цер­ков­ным де­лам) о необ­хо­ди­мо­сти устро­ить жизнь Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви в усло­ви­ях Со­вет­ско­го го­су­дар­ства на ос­но­ве ка­но­ни­че­ско­го пра­ва, за­ни­ма­ет­ся вос­ста­нов­ле­ни­ем цер­ков­ной ор­га­ни­за­ции, со­став­ля­ет ряд пат­ри­ар­ших по­сла­ний.

Для об­нов­лен­цев он ста­но­вит­ся гро­зой, в их гла­зах он не от­де­лим от Свя­тей­ше­го Пат­ри­ар­ха Ти­хо­на. 22 июня/5 июля 1923 го­да вла­ды­ка Ила­ри­он со­вер­ша­ет все­нощ­ное бде­ние под празд­ник Вла­ди­мир­ской ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри в Сре­тен­ском мо­на­сты­ре, за­хва­чен­ном об­нов­лен­ца­ми. Вла­ды­ка из­го­ня­ет об­нов­лен­цев и ве­ли­ким чи­ном, за­но­во освя­тив со­бор, при­со­еди­ня­ет мо­на­стырь к Церк­ви. На сле­ду­ю­щий день в оби­те­ли слу­жит Свя­тей­ший Пат­ри­арх Ти­хон. Бо­го­слу­же­ние длит­ся це­лый день и за­кан­чи­ва­ет­ся лишь в шесть ча­сов ве­че­ра. Свя­ти­тель Ти­хон на­зна­ча­ет вла­ды­ку Ила­ри­о­на на­сто­я­те­лем Сре­тен­ско­го мо­на­сты­ря. В сво­их по­сла­ни­ях ли­дер об­нов­лен­че­ства, мит­ро­по­лит Ан­то­нин (Гра­нов­ский), с невы­ра­зи­мой зло­бой об­ру­ши­ва­ет свои уда­ры и на Пат­ри­ар­ха и на ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на, бес­це­ре­мон­но об­ви­няя их в контр­ре­во­лю­ции. «Ти­хон с Ила­ри­о­ном, — пи­сал он,— вы­ра­ба­ты­ва­ли «бла­го­дат­но»-удуш­ли­вые га­зы про­тив ре­во­лю­ции, и ре­во­лю­ция опол­чи­лась не толь­ко на ти­хо­нов­ских цер­ков­ни­ков, но и на всю цер­ковь, как на ско­пи­ще за­го­вор­щи­ков. Ила­ри­он хо­дит и окроп­ля­ет хра­мы по­сле об­нов­лен­цев. Он наг­ло­стью вхо­дит в эти хра­мы... Ти­хон с Ила­ри­о­ном — под­су­ди­мые пе­ред ре­во­лю­ци­ей, до­са­ди­те­ли Церк­ви Бо­жи­еи и в свое из­ви­не­ние не мо­гут пред­ста­вить ни­ка­ких доб­рых дел» («Из­ве­стия», 23 сен­тяб­ря 1923).

Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он яс­но по­ни­мал пре­ступ­ность об­нов­лен­цев и вел го­ря­чие дис­пу­ты в Москве с Алек­сан­дром Вве­ден­ским. По­след­не­го, как вы­ра­зил­ся сам ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он, на этих дис­пу­тах он «при­жи­мал к стен­ке» и раз­об­ла­чал все его хит­ро­сти и ложь.

Об­нов­лен­че­ские за­пра­ви­лы чув­ство­ва­ли, что ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он ме­ша­ет им, и по­то­му упо­тре­би­ли все уси­лия, чтобы ли­шить его сво­бо­ды.

В де­каб­ре 1923 го­да ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он был при­го­во­рен к трем го­дам за­клю­че­нии. Эта­пом он был до­став­лен в Кем­ский ла­герь, а за­тем на Со­лов­ки.

Ко­гда ар­хи­епи­скоп уви­дел весь ужас ба­рач­ной об­ста­нов­ки и ла­гер­ную пи­щу, то ска­зал: «От­сю­да жи­вы­ми мы не вый­дем».

Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он всту­пил на крест­ный путь, за­вер­шив­ший­ся бла­жен­ной его кон­чи­ной.

Крест­ный путь ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на пред­став­ля­ет для нас очень боль­шой ин­те­рес, ибо в нем про­яви­лось все ве­ли­чие ду­ха му­че­ни­ка за Хри­ста, и по­это­му поз­во­лим се­бе бо­лее по­дроб­но оста­но­вить­ся на этом мо­мен­те его жиз­ни.

На­хо­дясь на Со­лов­ках, ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он со­хра­нил в се­бе все те доб­рые ка­че­ства ду­ши, ко­то­рые он при­об­рел по­сред­ством по­дви­гов и до мо­на­ше­ства, и в мо­на­ше­стве, и в свя­щен­стве. Те кто в это вре­мя на­хо­ди­лись вме­сте с ним, яв­ля­лись сви­де­те­ля­ми его пол­но­го мо­на­ше­ско­го нес­тя­жа­ния, глу­бо­кой про­сто­ты, под­лин­но­го сми­ре­ния, дет­ской кро­то­сти. Он про­сто от­да­вал все, что имел, что у него про­си­ли.

Сво­и­ми ве­ща­ми он не ин­те­ре­со­вал­ся. По­это­му кто-то из ми­ло­сер­дия дол­жен был все-та­ки сле­дить за его че­мо­да­ном. И та­кой по­слуш­ник был у него и на Со­лов­ках. Ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на мож­но бы­ло оскор­бить, но он на это ни­ко­гда не от­ве­чал и да­же мог не за­ме­тить сде­лан­ной по­пыт­ки. Он все­гда был ве­сел, и ес­ли да­же оза­бо­чен и обес­по­ко­ен, то быст­ро ста­рал­ся при­крыть это все той же ве­се­ло­стью. Он на все смот­рел ду­хов­ны­ми оча­ми, и все слу­жи­ло ему на поль­зу ду­ха.

«На Фили­мо­но­вой ры­бо­лов­ной тоне,— рас­ска­зы­вал оче­ви­дец,— в се­ми вер­стах от Со­ло­вец­ко­го крем­ля и глав­но­го ла­ге­ря, на бе­ре­гу за­лив­чи­ка Бе­ло­го мо­ря, мы с ар­хи­епи­ско­пом Ила­ри­о­ном и еще дву­мя епи­ско­па­ми и несколь­ки­ми свя­щен­ни­ка­ми (все за­клю­чен­ные) бы­ли се­те­вя­заль­щи­ка­ми и ры­ба­ка­ми. Об этой на­шей ра­бо­те ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он лю­бил го­во­рить пе­ре­ло­же­ни­ем слов сти­хи­ры на Тро­и­цын день: «Вся по­да­ет Дух Свя­ты и: преж­де ры­ба­ри бо­го­слов­цы по­ка­за, а те­перь на­обо­рот — бо­го­слов­цы ры­ба­ри по­ка­за». Так сми­рял­ся его дух с но­вым по­ло­же­ни­ем.

Бла­го­ду­шие его про­сти­ра­лось на са­мую со­вет­скую власть, и на нее он мог смот­реть незло­би­вы­ми оча­ми.

Как-то при­вез­ли на Со­лов­ки мо­ло­до­го иеро­мо­на­ха из Ка­за­ни, ко­то­ро­му да­ли три го­да ссыл­ки за то, что он снял с диа­ко­на-об­нов­лен­ца орарь и не поз­во­лил ему слу­жить с со­бой. Ар­хи­епи­скоп одоб­рял иеро­мо­на­ха и шу­тил по по­во­ду раз­ных сро­ков за­клю­че­ния, дан­ных тем или иным ли­цам неза­ви­си­мо от тя­же­сти их «пре­ступ­ле­ний». «Лю­бо­че­стив бо сый Вла­ды­ка,— го­во­рил ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он пас­халь­ны­ми сло­ва­ми Иоан­на Зла­то­уста,— при­ем­лет по­след­не­го яко­же и пер­ва­го; упо­ко­е­ва­ет в еди­но­на­де­ся­тый час при­шед­ша­го, яко­же де­лав­ша­го от пер­ва­го ча­са. И де­ла при­ем­лет, и на­ме­ре­ние це­лу­ет, и де­я­ние по­чи­та­ет и пред­ло­же­ние хва­лит». Сло­ва эти зву­ча­ли иро­ни­че­ски, но да­ва­ли чув­ство ми­ра и за­став­ля­ли при­ни­мать ис­пы­та­ние как от ру­ки Бо­жи­ей.

Вла­ды­ку Ила­ри­о­на очень ве­се­ли­ла мысль, что Со­лов­ки есть шко­ла доб­ро­де­те­лей — нес­тя­жа­ния, кро­то­сти, сми­ре­ния, воз­дер­жа­ния, тер­пе­ния, тру­до­лю­бия. Од­на­жды обо­кра­ли при­быв­шую пар­тию ду­хо­вен­ства, и от­цы силь­но огор­чи­лись. Один из за­клю­чен­ных в шут­ку ска­зал им, что так их обу­ча­ют нес­тя­жа­нию. Вла­ды­ка от этой шут­ки был в вос­тор­ге. У од­но­го ссыль­но­го два ра­за под­ряд про­па­да­ли са­по­ги, и он раз­гу­ли­вал по ла­ге­рю в рва­ных га­ло­шах. Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он, гля­дя на него, при­хо­дил в под­лин­ное ве­се­лье, чем и все­лял в за­клю­чен­ных бла­го­ду­шие. Лю­бовь его ко вся­ко­му че­ло­ве­ку, вни­ма­ние и ин­те­рес к каж­до­му, об­щи­тель­ность бы­ли про­сто по­ра­зи­тель­ны­ми. Он был са­мой по­пуляр­ной лич­но­стью в ла­ге­ре, сре­ди всех его сло­ев. Мы не го­во­рим, что ге­не­рал, офи­цер, сту­дент и про­фес­сор зна­ли его, раз­го­ва­ри­ва­ли с ним, на­хо­ди­ли его или он их, при всем том, что епи­ско­пов бы­ло мно­го и бы­ли ста­рей­шие и не ме­нее об­ра­зо­ван­ные. Его зна­ла «шпа­на», уго­лов­щи­на, пре­ступ­ный мир во­ров и бан­ди­тов имен­но как хо­ро­ше­го, ува­жа­е­мо­го че­ло­ве­ка, ко­то­ро­го нель­зя не лю­бить. На ра­бо­те ли урыв­ка­ми, или в сво­бод­ный час его мож­но бы­ло уви­деть раз­гу­ли­ва­ю­щим под ру­ку с ка­ким-ни­будь та­ким «эк­зем­пля­ром» из этой сре­ды. Это не бы­ло снис­хож­де­ние к млад­ше­му бра­ту и по­гиб­ше­му, нет. Вла­ды­ка раз­го­ва­ри­вал с каж­дым как с рав­ным, ин­те­ре­су­ясь, на­при­мер, «про­фес­си­ей», лю­би­мым де­лом каж­до­го. «Шпа­на» очень гор­да и чут­ко са­мо­лю­би­ва. Ей нель­зя по­ка­зать пре­не­бре­же­ния без­на­ка­зан­но. И по­то­му ма­не­ра вла­ды­ки бы­ла все­по­беж­да­ю­щей. Он, как друг, обла­го­ра­жи­вал их сво­им при­сут­стви­ем и вни­ма­ни­ем. На­блю­де­ния же его в этой сре­де, ко­гда он де­лил­ся ими, бы­ли ис­клю­чи­тель­но­го ин­те­ре­са.

Он до­сту­пен всем, он та­кой же, как все, с ним лег­ко всем быть, встре­чать­ся и раз­го­ва­ри­вать. Са­мая обык­но­вен­ная, про­стая, несвя­тая внеш­ность — вот что был сам вла­ды­ка. Но за этой за­уряд­ной фор­мой ве­се­ло­сти и свет­ско­сти мож­но бы­ло по­сте­пен­но усмот­реть дет­скую чи­сто­ту ве­ли­кую ду­хов­ную опыт­ность, доб­ро­ту и ми­ло­сер­дие, это сла­дост­ное без­раз­ли­чие к ма­те­ри­аль­ным бла­гам, ис­тин­ную ве­ру, под­лин­ное бла­го­че­стие, вы­со­кое нрав­ствен­ное со­вер­шен­ство, не го­во­ря уже об ум­ствен­ном, со­пря­жен­ном с си­лой и яс­но­стью убеж­де­ния. Этот вид обык­но­вен­ной гре­хов­но­сти, юрод­ство, ли­чи­на свет­ско­сти скры­ва­ли от лю­дей внут­рен­нее де­ла­ние и спа­са­ли его са­мо­го от ли­це­ме­рия и тще­сла­вия. Он был за­кля­тый враг ли­це­ме­рия и вся­ко­го «ви­да бла­го­че­стия», со­вер­шен­но со­зна­тель­ный и пря­мой. В «ар­те­ли Тро­иц­ко­го» (так на­зы­ва­лась ра­бо­чая груп­па ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на) ду­хо­вен­ство про­шло в Со­лов­ках хо­ро­шее вос­пи­та­ние. Все по­ня­ли, что на­зы­вать се­бя греш­ным или толь­ко ве­сти дол­гие бла­го­че­сти­вые раз­го­во­ры, по­ка­зать стро­гость сво­е­го бы­та не сто­ит. А тем бо­лее ду­мать о се­бе боль­ше, чем ты есть на са­мом де­ле.

Каж­до­го при­ез­жа­ю­ще­го свя­щен­ни­ка вла­ды­ка по­дроб­но рас­спра­ши­вал обо всем, что пред­ше­ство­ва­ло за­клю­че­нию. При­вез­ли од­на­жды в Со­лов­ки од­но­го игу­ме­на. Ар­хи­епи­скоп спра­ши­ва­ет его: — За что же вас аре­сто­ва­ли? — Да слу­жил мо­леб­ны у се­бя на до­му, ко­гда мо­на­стырь за­кры­ли,— от­ве­ча­ет отец игу­мен,— ну, со­би­рал­ся на­род, и да­же бы­ва­ли ис­це­ле­ния... — Ах, вот как, да­же ис­це­ле­ния бы­ва­ли... Сколь­ко же вам да­ли Со­лов­ков? — Три го­да. — Ну, это ма­ло, за ис­це­ле­ния на­до бы дать боль­ше, со­вет­ская власть недо­смот­ре­ла...

Са­мо со­бой по­нят­но, что го­во­рить об ис­це­ле­ни­ях по сво­им мо­лит­вам бы­ло бо­лее чем нескром­но.

В се­ре­дине ле­та 1925 го­да с Со­лов­ков ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на от­пра­ви­ли в Яро­слав­скую тюрь­му. Здесь об­ста­нов­ка бы­ла иная, чем на Со­лов­ках. В тюрь­ме он поль­зо­вал­ся осо­бы­ми льго­та­ми, ему доз­во­ли­ли по­лу­чать кни­ги ду­хов­но­го со­дер­жа­ния. Поль­зу­ясь дан­ны­ми льго­та­ми, ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он про­чи­ты­ва­ет мно­го свя­то­оте­че­ской ли­те­ра­ту­ры. де­ла­ет вы­пис­ки, из ко­то­рых по­лу­ча­ет­ся мно­го тол­стых тет­ра­дей свя­то­оте­че­ских на­став­ле­ний. Эти тет­ра­ди он имел воз­мож­ность по­сле тю­рем­ной цен­зу­ры пе­ре­да­вать сво­им дру­зьям на хра­не­ние. Свя­ти­тель тай­ком по­се­щал тю­рем­но­го над­зи­ра­те­ля, доб­ро­го че­ло­ве­ка, и вел у него со­би­ра­ние под­поль­ной ру­ко­пис­ной ре­ли­ги­оз­ной, со­вет­ской ли­те­ра­ту­ры и ко­пий вся­ких цер­ков­но-адми­ни­стра­тив­ных до­ку­мен­тов и пе­ре­пис­ки ар­хи­ере­ев.

В это же са­мое вре­мя ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он му­же­ствен­но пе­ре­нес и ряд непри­ят­но­стей. Ко­гда он на­хо­дил­ся в Яро­слав­ской тюрь­ме, в лоне Рус­ской Церк­ви воз­ник гри­го­ри­ан­ский рас­кол. То­гда-то, как к по­пуляр­но­му ар­хи­ерею, и явил­ся к нему агент ГПУ и стал скло­нять его при­со­еди­нить­ся к но­во­му рас­ко­лу. «Вас Москва лю­бит,— за­явил пред­ста­ви­тель ГПУ,— вас Москва ждет». Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он остал­ся непре­кло­нен. Он ура­зу­мел за­мы­сел ГПУ и му­же­ствен­но от­верг сла­дость сво­бо­ды, пред­ла­га­е­мой за из­ме­ну. Агент уди­вил­ся его му­же­ству и ска­зал: «При­ят­но с ум­ным че­ло­ве­ком по­го­во­рить.— И тут же до­ба­вил:— А сколь­ко вы име­е­те сро­ка на Со­лов­ках? Три го­да?! Для Ила­ри­о­на три го­да?! Так ма­ло?» Неуди­ви­тель­но, что по­сле это­го ар­хи­епи­ско­пу Ила­ри­о­ну бы­ло до­бав­ле­но еще три го­да. И до­бав­ле­но «за раз­гла­ше­ние го­судар­ствен­ных тайн», то есть раз­гла­ше­ние раз­го­во­ра его с аген­том в Яро­слав­ской тюрь­ме.

Вес­ной 1926 го­да ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он был сно­ва воз­вра­щен на Со­лов­ки. Крест­ный путь его про­дол­жал­ся. Гри­го­ри­ан­цы не оста­ви­ли его в по­кое. Они не те­ря­ли на­деж­ды на то, что им удаст­ся скло­нить на свою сто­ро­ну та­ко­го ав­то­ри­тет­но­го иерар­ха, ка­ким был ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он, и за­кре­пить его пе­ре­хо­дом свои по­зи­ции.

В на­ча­ле июня 1927 го­да, ед­ва на­ча­лась на­ви­га­ция на Бе­лом мо­ре, ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он был при­ве­зен в Моск­ву для пе­ре­го­во­ров с ар­хи­епи­ско­пом Гри­го­ри­ем. По­след­ний в при­сут­ствии свет­ских лиц на­стой­чи­во упра­ши­вал ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на «на­брать­ся му­же­ства» и воз­гла­вить все бо­лее те­ряв­ший зна­че­ние гри­го­ри­ан­ский «выс­ший цер­ков­ный со­вет». Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он ка­те­го­ри­че­ски от­ка­зал­ся, объ­яс­нив, что де­ло выс­ше­го цер­ков­но­го со­ве­та неспра­вед­ли­вое и про­пав­шее, за­ду­ман­ное людь­ми, не све­ду­щи­ми ни в цер­ков­ной жиз­ни, ни в цер­ков­ных ка­но­нах, и что это де­ло об­ре­че­но на про­вал. При этом ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он брат­ски уве­ще­вал ар­хи­епи­ско­па Гри­го­рия оста­вить ненуж­ные и вред­ные для Церк­ви за­мыс­лы.

По­доб­ные встре­чи по­вто­ря­лись несколь­ко раз. Вла­ды­ку Ила­ри­о­на и умо­ля­ли, и обе­ща­ли ему пол­ную сво­бо­ду дей­ствий, и бе­лый кло­бук, но он твер­до дер­жал­ся сво­их убеж­де­ний. Был слух, что од­на­жды он ска­зал сво­е­му со­бе­сед­ни­ку: «Хо­тя я и ар­хи­пас­тырь, но вспыль­чи­вый че­ло­век, очень про­шу вас уй­ти, ведь я мо­гу по­те­рять власть над со­бой».

«Я ско­рее сгнию в тюрь­ме, а сво­е­му на­прав­ле­нию не из­ме­ню»,— го­во­рил он в свое вре­мя епи­ско­пу Гер­ва­сию.

Та­кой по­зи­ции в от­но­ше­нии гри­го­ри­ан­цев он дер­жал­ся до кон­ца сво­ей жиз­ни.

В смут­ное вре­мя, ко­гда по­сле об­нов­лен­че­ско­го рас­ко­ла про­ник­ли раз­но­гла­сия и в сре­ду ссыль­ных ар­хи­ере­ев на Со­лов­ках, ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он явил­ся на­сто­я­щим ми­ро­твор­цем сре­ди них. Он су­мел на ос­но­ве Пра­во­сла­вия объ­еди­нить их меж­ду со­бой. Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он был в чис­ле епи­ско­пов, вы­ра­бо­тав­ших в 1926 го­ду цер­ков­ную де­кла­ра­цию, опре­де­ля­ю­щую по­ло­же­ние Пра­во­слав­ной Церк­ви в но­вых ис­то­ри­че­ских усло­ви­ях. Она сыг­ра­ла огром­ную роль в борь­бе с воз­ник­ши­ми то­гда раз­де­ле­ни­я­ми.

В но­яб­ре 1927 го­да неко­то­рые из со­ло­вец­ких епи­ско­пов на­ча­ли бы­ло ко­ле­бать­ся в свя­зи с иоси­ф­лян­ским рас­ко­лом. Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он су­мел со­брать до пят­на­дца­ти епи­ско­пов в ке­лии ар­хи­манд­ри­та Фе­о­фа­на, где все еди­но­душ­но по­ста­но­ви­ли со­хра­нять вер­ность Пра­во­слав­ной Церк­ви, воз­глав­ля­е­мой мит­ро­по­ли­том Сер­ги­ем.

«Ни­ка­ко­го рас­ко­ла!— воз­гла­сил ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он.— Что бы нам ни ста­ли го­во­рить, бу­дем смот­реть на это, как на про­во­ка­цию!»

28 июня 1928 го­да вла­ды­ка Ила­ри­он пи­сал сво­им близ­ким, что до край­ней сте­пе­ни не со­чув­ству­ет всем от­де­лив­шим­ся и счи­та­ет их де­ло неосно­ва­тель­ным, вздор­ным н крайне вред­ным. Та­кое от­де­ле­ние он счи­тал «цер­ков­ным пре­ступ­ле­ни­ем». по усло­ви­ям те­ку­ще­го мо­мен­та весь­ма тяж­ким. «Я ров­но ни­че­го не ви­жу в дей­стви­ях мит­ро­по­ли­та Сер­гия и его Си­но­да, что бы пре­вос­хо­ди­ло ме­ру снис­хож­де­ния и тер­пе­ния»,— за­яв­ля­ет он. А в пись­ме от 12 ав­гу­ста 1928 го­да раз­ви­ва­ет свою мысль: «Вез­де пи­са­ны пу­стя­ки, кто на­про­тив пи­шет. Ка­кую шту­ку вы­ду­ма­ли. Он, мол, от­ступ­ник. И как пи­шут, буд­то без ума они. Са­ми в яму по­па­да­ют и за со­бой дру­гих та­щат». При этом он де­ла­ет за­клю­че­ние, что мит­ро­по­ли­ту Иоси­фу ни­че­го не до­ка­жешь, «хоть лбом об стен­ку бей­ся», что он, как до­пу­стив­ший грех от­де­ле­ния по зло­бе, оста­нет­ся до кон­ца жиз­ни при сво­их взгля­дах.

Мно­го тру­дов по­ло­жил ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он и для то­го, чтобы пе­ре­убе­дить епи­ско­па Вик­то­ра (Ост­ро­ви­до­ва) Гла­зов­ско­го, близ­ко­го по на­прав­ле­нию к иоси­ф­ля­нам. «Го­во­рить с ним не при­ве­ди Бог, — пи­сал вла­ды­ка в пись­ме от 28 июня 1928 го­да, — Ни­че­го слу­шать не хо­чет и се­бя од­но­го за пра­во­го по­чи­та­ет».

Несмот­ря на эту ха­рак­те­ри­сти­ку ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он до­бил­ся то­го, что епи­скоп Вик­тор не толь­ко со­знал свою неправо­ту, но и на­пи­сал сво­ей пастве, уве­ще­вая ее пре­кра­тить раз­де­ле­ние.

Ин­те­рес­но от­ме­тить, что ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он без­бо­яз­нен­но уко­рял аген­та ГПУ за неле­пый со­юз вла­сти с об­нов­лен­ца­ми. И в то же вре­мя он по­да­вал ему мысль, что не луч­ше ли за­клю­чить со­юз с Пра­во­слав­ной Цер­ко­вью и под­дер­жать ее: это поз­во­лит на­сто­я­щей и ав­то­ри­тет­ной Церк­ви при­знать власть Со­ве­тов.

Хо­тя и не все бы­ло из­вест­но ар­хи­епи­ско­пу Ила­ри­о­ну о то­гдаш­ней цер­ков­ной жиз­ни, но тем не ме­нее он не был рав­но­душ­ным зри­те­лем тех или иных цер­ков­ных нестро­е­ний и бед­ствий, об­ру­шив­ших­ся на пра­во­слав­ный на­род. К нему об­ра­ща­лись за со­ве­том и спра­ши­ва­ли, что нуж­но де­лать, чтобы в но­вых усло­ви­ях по­ли­ти­че­ской жиз­ни до­стиг­нуть уми­ро­тво­ре­ния Церк­ви. Во­прос был очень слож­ный. И на него ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он дал весь­ма глу­бо­кий и про­ана­ли­зи­ро­ван­ный от­вет, ос­но­ван­ный на пра­во­слав­ных ка­но­нах и цер­ков­ной прак­ти­ке.

Вот что на­пи­сал он во­про­шав­шим в сво­ем пись­ме от 10 де­каб­ря 1927 го­да: «По­след­ние два го­да с лиш­ком я не участ­вую в цер­ков­ной жиз­ни, имею о ней лишь от­ры­воч­ные и, воз­мож­но, неточ­ные све­де­ния. По­это­му для ме­ня за­труд­ни­тель­но суж­де­ние о част­но­стях и по­дроб­но­стях этой жиз­ни, но, ду­маю, об­щая ли­ния цер­ков­ной жиз­ни и ее недо­стат­ки, и ее бо­лез­ни мне из­вест­ны. Глав­ный недо­ста­ток, ко­то­рый чув­ство­вал­ся еще и рань­ше, это от­сут­ствие в на­шей Церк­ви Со­бо­ров с 1917 го­да, т. е. в то са­мое вре­мя, ко­гда они осо­бен­но бы­ли нуж­ны, так как Рус­ская Цер­ковь не без во­ли Бо­жи­ей всту­пи­ла в со­вер­шен­но но­вые ис­то­ри­че­ские усло­вия, усло­вия необыч­ные, зна­чи­тель­но от­ли­ча­ю­щи­е­ся от ран­ней­ших усло­вий. Цер­ков­ная прак­ти­ка, вклю­чая и по­ста­нов­ле­ния Со­бо­ра 1917—1918 го­дов, к этим но­вым усло­ви­ям не при­спо­соб­ле­на. так как она об­ра­зо­ва­лась в иных ис­то­ри­че­ских усло­ви­ях. По­ло­же­ние зна­чи­тель­но ослож­ни­лось со смер­ти Свя­тей­ше­го Пат­ри­ар­ха Ти­хо­на. Во­прос о ме­сто­блю­сти­тель­стве, на­сколь­ко мне из­вест­но, то­же силь­но за­пу­тан, цер­ков­ное управ­ле­ние в пол­ном рас­строй­стве. Не знаю, есть ли сре­ди на­шей иерар­хии и во­об­ще сре­ди со­зна­тель­ных чле­нов Церк­ви та­кие на­ив­ные и бли­зо­ру­кие лю­ди, ко­то­рые име­ли бы неле­пые ил­лю­зии о ре­став­ра­ции и свер­же­нии со­вет­ской вла­сти и т. п., но ду­маю, что все, же­ла­ю­щие бла­га Церк­ви, со­зна­ют необ­хо­ди­мость Рус­ской Церк­ви устра­и­вать­ся в но­вых ис­то­ри­че­ских усло­ви­ях. Сле­до­ва­тель­но, ну­жен Со­бор, и преж­де все­го нуж­но про­сить го­судар­ствен­ную власть раз­ре­шить со­звать Со­бор. Но кто-то дол­жен со­брать Со­бор, сде­лать для него необ­хо­ди­мые при­го­тов­ле­ния, сло­вом, до­ве­сти Цер­ковь до Со­бо­ра. По­это­му ну­жен те­перь же, до Со­бо­ра, цер­ков­ный ор­ган. К ор­га­ни­за­ции и де­я­тель­но­сти это­го ор­га­на у ме­ня ряд тре­бо­ва­ний, ко­то­рые у ме­ня, ду­маю, об­щие со все­ми, кто хо­чет цер­ков­но­го устро­е­ния, а не рас­строй­ства ми­ра и не но­во­го смя­те­ния. Неко­то­рые из этих тре­бо­ва­ний я и ука­жу.

Вре­мен­ный цер­ков­ный ор­ган не дол­жен быть в сво­ем на­ча­ле са­мо­воль­ным, т. е. дол­жен при сво­ем на­ча­ле иметь со­гла­сие Ме­сто­блю­сти­те­ля.

2. По воз­мож­но­сти во вре­мен­ный цер­ков­ный ор­ган долж­ны вой­ти те, ко­му по­ру­че­но Ме­сто­блю­сти­те­лем митр. Пет­ром (По­лян­ским) или Свя­тей­шим Пат­ри­ар­хом.

3. Вре­мен­ный цер­ков­ный ор­ган дол­жен объ­еди­нять, а не раз­де­лять епи­ско­пат, он не су­дья и не ка­ра­тель несо­глас­ных — та­ко­вым бу­дет Со­бор.

4. Вре­мен­ный цер­ков­ный ор­ган свою за­да­чу дол­жен мыс­лить скром­ной и прак­ти­че­ской — со­зда­ние Со­бо­ра.

По­след­ние два пунк­та тре­бу­ют осо­бо­го по­яс­не­ния. Над иерар­хи­ей и цер­ков­ны­ми людь­ми ви­та­ет от­вра­ти­тель­ный при­зрак ВЦУ 1922 го­да. Цер­ков­ные лю­ди ста­ли по­до­зри­тель­ны­ми. Вре­мен­ный цер­ков­ный ор­ган дол­жен как ог­ня бо­ять­ся хо­тя бы ма­лей­ше­го сход­ства сво­ей де­я­тель­но­сти с пре­ступ­ной де­я­тель­но­стью ВЦУ. Ина­че по­лу­чит­ся толь­ко но­вое смя­те­ние. ВЦУ на­чи­на­ло со лжи и об­ма­на. У нас все долж­но быть ос­но­ва­но на прав­де. ВЦУ, ор­ган со­вер­шен­но са­мо­зва­ный, объ­явил се­бя вер­хов­ным вер­ши­те­лем су­деб Рус­ской Церк­ви, для ко­то­ро­го не обя­за­тель­ны цер­ков­ные за­ко­ны и во­об­ще все Бо­же­ские и че­ло­ве­че­ские за­ко­ны. Наш цер­ков­ный ор­ган — толь­ко вре­мен­ный, с од­ной опре­де­лен­ной за­да­чей — со­звать Со­бор. ВЦУ за­ня­лось го­не­ни­ем на всех, ему не под­чи­ня­ю­щих­ся, т. е. на всех по­ря­доч­ных лю­дей из иерар­хии и из дру­гих цер­ков­ных де­я­те­лей, и, гро­зя на­пра­во и нале­во каз­ня­ми, обе­щая ми­лость по­кор­ным, ВЦУ вы­зва­ло на­ре­ка­ния на власть, на­ре­ка­ния ед­ва ли же­ла­тель­ные для са­мой вла­сти. Эта от­вра­ти­тель­ная сто­ро­на пре­ступ­ной де­я­тель­но­сти ВЦУ и его пре­ем­ни­ка, так на­зы­ва­е­мо­го Си­но­да, с его со­бо­ра­ми 1923—1925 го­дов, за­слу­жи­ла им до­стой­ное пре­зре­ние, до­ста­вив мно­го го­ря и стра­да­ний непо­вин­ным лю­дям, при­нес­ла толь­ко зло и име­ла сво­им след­стви­ем толь­ко то, что часть иерар­хии и несо­зна­тель­ных цер­ков­ных лю­дей от­ста­ла от Церк­ви и со­ста­ви­ла рас­коль­ни­че­ское об­ще­ство. Ни­че­го по­доб­но­го, до са­мо­го ма­лей­ше­го на­ме­ка, не долж­но быть в дей­стви­ях вре­мен­но­го цер­ков­но­го ор­га­на. Эту мысль я осо­бен­но под­чер­ки­ваю, по­то­му что здесь имен­но ви­жу ве­ли­чай­шую опас­ность. Наш цер­ков­ный ор­ган дол­жен толь­ко со­звать Со­бор. От­но­си­тель­но это­го Со­бо­ра обя­за­тель­ны сле­ду­ю­щие тре­бо­ва­ния.

5. Вре­мен­ный цер­ков­ный ор­ган дол­жен со­брать, а не под­би­рать Со­бор, как то сде­ла­но пе­чаль­ной па­мя­ти ВЦУ в 1923 го­ду. Со­бор по­до­бран­ный не бу­дет иметь ни­ка­ко­го ав­то­ри­те­та и при­не­сет не успо­ко­е­ние, а толь­ко но­вое смя­те­ние в Церк­ви. Ед­ва ли есть нуж­да уве­ли­чить в ис­то­рии ко­ли­че­ство раз­бой­ни­чьих со­бо­ров, до­воль­но и трех: Ефес­ско­го 449 го­да и двух мос­ков­ских 1923—1925 го­дов. Са­мо­му же бу­ду­ще­му Со­бо­ру мое пер­вое по­же­ла­ние то, чтобы он мог до­ка­зать свою пол­ную непри­част­ность и несо­ли­дар­ность со вся­ки­ми по­ли­ти­че­ски небла­го­на­деж­ны­ми на­прав­ле­ни­я­ми, рас­се­ять тот ту­ман бес­со­вест­ной и смрад­ной кле­ве­ты, ко­то­рым оку­та­на Рус­ская Цер­ковь пре­ступ­ны­ми ста­ра­ни­я­ми злых де­я­те­лей (об­нов­ле­ния). Лишь толь­ко на­сто­я­щий Со­бор мо­жет быть ав­то­ри­тет­ным и смо­жет вне­сти успо­ко­е­ние в цер­ков­ную жизнь, дать по­кой из­му­чен­ным серд­цам цер­ков­ных лю­дей. Я ве­рю, что на Со­бо­ре об­на­ру­жит­ся по­ни­ма­ние всей важ­но­сти от­вет­ствен­но­го цер­ков­но­го мо­мен­та, и он устро­ит цер­ков­ную жизнь со­от­вет­ствен­но но­вым усло­ви­ям».

Толь­ко при со­бор­но­сти Церк­ви, как мыс­лил и утвер­ждал ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он, про­изой­дет уми­ро­тво­ре­ние цер­ков­ное и утвер­дит­ся нор­маль­ная де­я­тель­ность Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви в но­вых усло­ви­ях Со­вет­ско­го го­су­дар­ства.

Крест­ный путь его под­хо­дил к за­вер­ше­нию. В де­каб­ре 1929 го­да ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на на­пра­ви­ли на по­се­ле­ние в Сред­нюю Азию, в го­род Ал­ма-Ату, сро­ком на три го­да. Эта­пом он до­би­рал­ся от од­ной тюрь­мы до дру­гой. По до­ро­ге его обо­кра­ли, и в Ле­нин­град он при­был в ру­би­ще, ки­ша­щем па­ра­зи­та­ми, и уже боль­ным. Из ле­нин­град­ской тю­рем­ной боль­ни­цы, ку­да его по­ме­сти­ли, он пи­сал: «Я тя­же­ло бо­лен сып­ным ти­фом, ле­жу в тю­рем­ной боль­ни­це, за­ра­зил­ся, долж­но быть, в до­ро­ге; в суб­бо­ту, 28 де­каб­ря, ре­ша­ет­ся моя участь (кри­зис бо­лез­ни), вряд ли пе­ре­не­су».

В боль­ни­це ему за­яви­ли, что его на­до обрить, на что Прео­свя­щен­ный от­ве­тил: «Де­лай­те те­перь со мной, что хо­ти­те». В бре­ду он го­во­рил: «Вот те­перь-то я со­всем сво­бо­ден, ни­кто ме­ня не возь­мет».

Ан­гел смер­ти сто­ял уже у гла­вы стра­даль­ца. За несколь­ко ми­нут до кон­чи­ны к нему по­до­шел врач и ска­зал, что кри­зис ми­но­вал и что он мо­жет по­пра­вить­ся. Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он ед­ва слыш­но про­шеп­тал: «Как хо­ро­шо! Те­перь мы да­ле­ки от...» И с эти­ми сло­ва­ми ис­по­вед­ник Хри­стов скон­чал­ся. Это бы­ло 15/28 де­каб­ря.

Мит­ро­по­лит Се­ра­фим Чи­ча­гов, за­ни­мав­ший то­гда Ле­нин­град­скую ка­фед­ру, до­бил­ся раз­ре­ше­ния взять те­ло для по­гре­бе­ния. В боль­ни­цу по­ста­ви­ли бе­лое ар­хи­ерей­ское об­ла­че­ние и бе­лую мит­ру. По­кой­но­го об­ла­чи­ли и пе­ре­вез­ли в цер­ковь ле­нин­град­ско­го Но­во­де­ви­чье­го мо­на­сты­ря. Вла­ды­ка страш­но из­ме­нил­ся. В гро­бу ле­жал жал­кий, весь обри­тый, се­дой ста­ри­чок. Од­на из род­ствен­ниц по­кой­но­го, уви­дев­шая его в гро­бу, упа­ла в об­мо­рок. Так он был непо­хож на преж­не­го Ила­ри­о­на.

По­хо­ро­ни­ли его на клад­би­ще Но­во­де­ви­чье­го мо­на­сты­ря, неда­ле­ко от мо­гил род­ствен­ни­ков ар­хи­епи­ско­па, а впо­след­ствии Пат­ри­ар­ха Алек­сия.

Кро­ме мит­ро­по­ли­та Се­ра­фи­ма и ар­хи­епи­ско­па Алек­сия в по­гре­бе­нии участ­во­ва­ли епи­скоп Ам­вро­сий (Ли­бин) Луж­ский, епи­скоп Сер­гий (Зен­ке­вич) Ло­дей­но­поль­ский и еще три ар­хи­ерея.

Так ото­шел в веч­ность этот бо­га­тырь ду­хом и те­лом, чу­дес­ной ду­ши че­ло­век, на­де­лен­ный от Гос­по­да вы­да­ю­щи­ми­ся бо­го­слов­ски­ми да­ро­ва­ни­я­ми, жизнь свою по­ло­жив­ший за Цер­ковь. Его смерть яви­лась ве­ли­чай­шей утра­той для Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви.

Веч­ная те­бе па­мять, до­сто­бла­жен­ный свя­ти­те­лю Ила­ри­оне!

26 мая 1539 года, в день Сошествия Святого Духа, в Тверской епархии, на Вырышенском городище, находившемся среди дремучего леса на берегу речки Вырышни в Оковецкой волости, недалеко от города Ржева, иноком Стефаном при стечении народа из четырех окрестных деревень были обретены: прибитый к сосне большой железный крест и на другом дереве – небольшая, старого письма, икона, изображавшая Божию Матерь с Младенцем и с предстоящим святителем Николаем Мирликийским, Чудотворцем. При явлении святого креста и иконы воссиял необычный свет и совершались исцеления. В продолжение недели от Духова дня до заговенья пред Петровым постом совершилось 27 исцелений.

Инок Стефан, а вслед за ним священник из Ржева Григорий Онисифоров, поехали в Москву с описаниями явления святых иконы и креста и совершившихся исцелений. Возглавлявший тогда Русскую Церковь митрополит Московский Иоасаф (1539-1541) прославил Господа и, после освидетельствования чудотворений на месте, благословил воздвигнуть там два храма во славу Происхождения Честных Древ Креста Господня и в честь Богоматери Одигитрии, с приделом во имя святителя Николая Чудотворца. На освящение церквей были присланы священник и диакон из Москвы с церковной утварью, образами, ризами, книгами и колоколами.

В январе 1541 года Ржевская икона была торжественно принесена в Москву для освящения воздвигнутого здесь храма в честь Ржевской иконы Божией Матери. После освящения церкви икона и крест были перенесены в Успенский собор, где находились до 11 июля. В этот день ржевские святыни были возвращены к месту их чудесного обретения. Митрополит со всем собором столичного духовенства, молодой царь Иоанн Васильевич и весь народ провожали икону от Успенского собора до церкви Богоматери Ржевской, где был оставлен список со чтимого образа. В память этого торжества было установлено празднование Ржевской иконе Божией Матери 11 июля.

Борколабовская (Барколабовская) икона Божией Матери   – чудотворный образ, получивший свое название по месту своего нахождения в главной церкви Борколабовского женского монастыря в честь Вознесения Господня в селе Борколабове Быховского района Могилевской области (Республика Беларусь). Основание его относится к 1648 году.

В монастырском архиве хранится следующая запись об истории этой иконы. «Тайну цареву подобает хранити, – говорится в летописи, – а дела Божии открывати. Попущением Божиим бывшей брани в Польше и Литве, в лето от сотворения мира 7167, а от Рождества Христова 1659 г., грядуще обратно из Польши князь воев (воинов) русских, прозванием Пожарский, имеяй с собою потай (тайно) сию икону Пресвятыя Богородицы, егда прииде на место сие, идеже ныне у врат великих, тогда ста (стала) икона неподвижна. Трудясь же князь и хотя конскою силою и младыми отроки своими двигнути, ничто же успе, и бысть икона неподвижна. Сие видя, князь пойде ко игумении тогда бывшей Фотинии Кирнаровне и рече: "Возьмите икону Пресвятыя Богородицы: видно бо хощет Мати Божия зде пребывати"». Это было 11 июля 1659 года. С тех пор чудотворная икона пребывает в Борколабовском монастыре. Во многих церквях с нее имеются старинные списки. В надписях, которые можно увидеть на этих копиях, упоминается, что Борколабовская икона прославлена многими чудесами, совершавшимися в обители. Этот образ Пресвятой Богородицы является одним из самых почитаемых в восточных областях Белоруссии образов Божией Матери.

Борколабовская Одигитрия написана темперой на хвойной основе с вызолоченным резным фоном и является одним из шедевров белорусской школы иконописи, сохранив между тем выразительные черты его древне-византийского прообраза. Исследователи относят время создания образа к границе XVI–XVII вв., либо к первой половине XVII века.

Празднование в честь этой иконы 11 июля установлено в память принесения ее в монастырь князем Пожарским.