Священномученик Иларион (Троицкий). О церковности духовной школы и богословской науки

С понятным смущением и благоговейным трепетом сердечным взошел я на эту кафедру, чтобы сказать свою первую лекцию. В эти самые незабвенные для меня минуты начинается моя деятельность на академической кафедре. А что-то ждет меня, что-то будет со мною здесь до тех пор, когда сойду я с этой кафедры в последний раз?..

Когда сменяется кормчий на корабле и новый кормчий всходит на свое место и берется за руль, он прежде всего спешит узнать то направление, в котором идет и по которому должен идти вверенный ему корабль. Зорко всматривается он в темнеющую даль, туда, где мерцают во мраке огни спасительных маяков, и по свету этих неподвижных огней твердой и уверенной рукой направляет он по морским волнам бег своего корабля. В несколько подобном же положении чувствую себя в эти минуты и я. Суждено мне здесь, на этой кафедре, сменить кормчего опытного и надежного; суждено мне хоть отчасти заменить незаменимого. Кормчий я молодой и неопытный, в науке – малограмотный. Вот почему стоит предо мной сейчас во всей своей остроте целый ряд вопросов: зачем я пришел сюда? куда мне идти? и что мне делать? Да, я позволяю себе думать, что обстоятельства времени, хорошо всем вам известные, и те запросы, которые в таком изобилии и так настойчиво предъявляются к нам и к нашей школе за последнее время с разных сторон, – все это не только предо мной, но и пред всеми вами в начале каждого учебного года, может быть, с не меньшей остротой, ставит ряд подобных же вопросов: зачем мы пришли сюда? что нам делать? к каким целям стремиться? Надеясь, что есть сейчас в нашем настроении нечто общее, я и беру на себя смелость по мере моего разумения ответить на эти вопросы в моей первой вступительной лекции, вступительной не в курс этого учебного года, но вступительной во всю мою академическую жизнь и деятельность.

Нам тоже нужно посмотреть, не видно ли где-нибудь светящего нам маяка. Ведь если поэт вообще говорит, что

Светильник истинного света,

Нигде он ярче не горит,

Чем в книгах Нового Завета,

то, думается, мне, преподавателю Нового Завета, и всем вам, собравшимся на лекцию по Священному Писанию Нового Завета, нам вместе наиболее прилично искать себе руководящего света именно в книгах Нового Завета. Начиная свою деятельность в качестве преподавателя Нового Завета, я, естественно, прежде всего задаюсь вопросом: да как именно Новый Завет учит о всякой вообще деятельности человека-христианина?

Задаваясь этим вопросом, вспоминаю я прежде всего, конечно, притчу Господа о талантах. Каждому из нас дан Господом талант. Не должны мы зарывать свой талант в землю, как сделал раб лукавый и ленивый. Но не можем мы думать, что талант дан нам в нашу личную пользу, в нашу полную собственность. Нет, придет к нам Господин наш и потребует отчета. Что же такое мы? Не что иное, как приставники к чужому имению. Мы только слуги нашего Господина. Его именье должны умножать. Талант не наш, и нам нет в нем похвалы. Получил кто пять талантов и приобрел на них еще другие пять талантов – одно может он думать и говорить: я – раб неключимый; сделал только то, что должен был сделать. Уже на основании этой притчи Господа можно судить о том, как Новый Завет учит о всякой деятельности: всякая деятельность должна направляться к тому, чтобы умножать духовное имение Господина.

В сущности, то же самое, но яснее и подробнее говорит святой апостол Павел. То, что в Евангелии называется талантом, апостол Павел именует духовным дарованием. Дарования различны, но они имеют один общий источник – Духа Святого. Каждому дается проявление Духа на пользу: одному дается Духом слово мудрости; другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие, как бы особенно подчеркивает Апостол, производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно (1Кор. 12, 4–11). Таким образом, все способности человека христианина не что иное, как духовные дарования. Уже то, что каждому человеку дано особое дарование и все дарования имеют один общий источник, уже это указывает на некоторую особую цель бытия всех этих духовных дарований. Не ради самого человека и не для него лично дано ему Духом дарование. Действительно, Апостол, лишь только сказал о разделении духовных дарований, сейчас же начинает говорить о том теле, которое составляют христиане. Все христиане – члены одного тела; хотя их и много, но они составляют одно тело. Ни один из членов тела не составляет какого-то самостоятельного и самозамкнутого бытия. Ни один член не может сказать, что он к телу не принадлежит. Все члены неразрывно связаны между собою, так что один другому не может сказать: ты мне не нужен (1Кор. 12, 12–27). Ради всего тела и каждый отдельный его член одарен духовным дарованием. Каждый отдельный член только тогда жив и действует согласно со своим назначением, когда он неразрывно связан со всем организмом тела.

Апостол Павел немедленно же начинает говорить о служении отдельных членов всему телу. Иных Бог поставил в Церкви апостолами, пророками, учителями, другим дал дары исцелений, вспоможения, управления, пастырства, учительства (1Кор. 12, 28; Еф. 4, 11). Все это дано на дело служения, для совершенствования христиан (proV ton catartismon twn agiwt), для созидания тела Христова, доколе все придем в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова. Тело Христово – Церковь и возрастает в своем духовном совершенстве при действии в свою меру каждого члена всяцем осязанием подаяния, dia pashV ajhV thV epicorhgiaV, то есть разнообразным восприятием подаяния даров Духа (Еф. 4, 12–13, 16). Можно припомнить еще и слова апостола Петра: служите друг другу каждый тем даром (carisma), какой получил, как добрые домостроители (oiconomoi) многоразличной благодати Божией (1Пет. 4, 10). Если обобщить все приведенные мною места, то новозаветный взгляд на смысл и сущность всякой человеческой деятельности можно было бы формулировать так: всякая деятельность в основе своей имеет дарование Духа, а по своему обнаружению и по целям она должна быть церковным служением. Ради причастия к церковному телу даются человеку дарования, и только тогда и он сам может сказать о себе и другие подумать о нем, что употребляет он их согласно с их назначением, когда обращает он их на служение Церкви. Всякое дарование налагает на человека долг; оно непременно должно проявляться в церковном служении. Вот как учит Новый Завет об употреблении дарований, то есть о деятельности.

Святые отцы и учители Церкви прежде всего находят, что это учение “низлагает великое возношение высокоумия”. “Чтобы смирить превозносящихся”, способности Апостол наименовал дарованиями. “Не ради собственного достоинства, – говорит св. Иоанн Златоуст, – один получил больше, а другой меньше, но для других”. “Хотя мы имеем благодать различных дарований, однако все они даются для служении Церкви”, – говорит св. Ефрем Сирин. А блаж. Феофилакт в новозаветном взгляде на смысл и сущность человеческой деятельности усматривает нечто утешительное для получившего меньшее дарование. Услышав имя дара и получив меньше, он мог поскорбеть о том, что обделен в даровании. Но слыша о служении, не так; ибо оно указывает на труд и пот. Что же скорбеть, когда Господь другим повелел трудиться больше, а его пощадил.

В Новом же Завете мы можем видеть, как этот именно взгляд на сущность деятельности прилагают к себе святые апостолы. Не иначе называют они себя, как только служителями. Каждый, говорит святой апостол Павел, должен считать нас, как служителей Христовых и домостроителей тайн Божиих (1Кор. 4, 1). Кто Павел? Кто Аполлос? Они только служители, и притом поскольку каждому дал Бог. Павел насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог; посему и насаждающий и поливающий ничто, а все Бог возращающий (1Кор. 3, 5–7).

Я указал, как Новый Завет смотрит на всякую деятельность: всякая деятельность есть церковное служение, должна направляться к пользе церковной. Эта новозаветная мысль не может ли и нам осветить тот путь, по которому предстоит нам идти? Думаю, что может.

Прежде всего нельзя не заметить, что изложенный взгляд на смысл и сущность человеческой деятельности стоит в самой резкой противоположности с господствующими мирскими взглядами на тот же предмет. Ведь обычно всякий талант почитается некоторым личным преимуществом, служит предметом гордости. Употребляется этот личный талант на созидание личной карьеры, личного благополучия, и вся деятельность так часто направляется лишь к тому, чтобы тешить беса честолюбия, который вообще с большой охотой и готовностью вселяется во всякого человека. Обычный мирской взгляд на деятельность не только не “низлагает великого возношения высокоумия”; наоборот, это пагубное возношение он всячески питает и укрепляет. Кто хочет руководиться новозаветным взглядом на свою деятельность, тот должен решительно отвергнуть чуждые христианству предрассудки, по которым талант есть личное преимущество и служит предметом чести и “благородной” гордости для своего обладателя. Нужно прежде всего смирить свое греховное превозношение, сознать себя рабом, приставником, строителем, sicotom’ом Господней благодати.

Но возникает недоумение. Ведь для каждого совершенно ясно и не требует каких-нибудь особых пояснений тот факт, что жизнь современного человека очень и очень усложнилась. Пути жизни человеческой разнообразны и многоразличны: деятельность также весьма разностороння. Неужели же можно желать и требовать, чтобы при всем разнообразии своих жизненных путей, при всем многоразличии своей деятельности, все люди – христиане, конечно, – неизменно держались новозаветного взгляда на свою жизнь и деятельность, себя самих прежде всего сознавая членами живого тела Церкви, деятельность свою почитая церковным служением и направляя ее именно к созиданию тела Христова, к пользе церковной? Требовать всего этого, думать даже об этом – не есть ли это наивная и несбыточная мечта? Не есть ли новозаветный взгляд на смысл человеческой деятельности нечто неприемлемое, к жизни вовсе неприложимое?.. Но сейчас я считаю излишним решать вопрос о том, приложим ли этот взгляд ко всем родам человеческой деятельности или неприложим, может ли он быть всеобщим руководительным началом или не может. Думаю только одно. Для нас, собравшихся здесь в стенах высшей богословской школы, подобного вопроса нет и возникать он и не может и не должен. Свое пребывание здесь мы и можем и должны освещать новозаветным светом. Светильник истинного новозаветного света и может и должен быть для нас тем путеводным огнем, по которому нужно нам направлять свою академическую жизнь и деятельность.

Наша школа – церковная школа; устроила ее Церковь для удовлетворения своих насущных нужд и потребностей. Ведь “Православная Духовная академия есть высшее церковное училище, христианским воспитанием и высшей православно-богословской наукой приготовляющее христиански-просвещенных деятелей для служения святой православной Церкви, прежде всего в области церковно-пастырской, а затем и на других поприщах церковной деятельности, предпочтительно в священном сане”. Так гласит устав нашей школы (§1). Вот почему кто другой, а уж мы-то, конечно, прежде всего должны сознавать себя членами Церкви, жить ее жизнью, утешаться ее радостями, скорбеть и болеть ее несчастиями. Кто другой, а уж мы-то не только можем, но и должны на всю свою деятельность смотреть исключительно как на церковное служение. Одни из нас призваны разрабатывать нужную для Церкви науку, другие в готовом виде получают те научные знания, которые нужны будут им на различных поприщах церковного служения – пастырском, миссионерском, духовно-учебном (§2). Но ясно, что и тех и других должна одушевлять одна общая идея, одна общая идея должна давать направление их деятельности – это идея церковного служения, идея Церкви, членами которой мы прежде всего должны себя сознавать. Не ради нас даны нам силы душевные и способности различные, а ради Церкви, и не себе должны мы угождать своей деятельностью, а Церкви. При свете Нового Завета должны мы сознать всю свою деятельность и возложить ее на свои плечи не иначе, как церковное послушание.

Церковное послушание беру на себя и я, восходя на эту кафедру. Ведь только Церковь дает смысл и цену земному бытию; только служение Церкви, по моему верованию и убеждению, дает смысл и цену нашей земной деятельности... Если не служить Церкви, – нет никакого смысла во всякой деятельности и незачем тогда жить на Божьем свете.

Идея Церкви и в научной деятельности может иметь особое руководящее значение. К Церкви мы не только принадлежим, но мы и веруем в Церковь, исповедуя эту свою веру в девятом члене символа веры. Церковь выше отдельной личности со всеми ее силами и способностями, потому что Церковь соборная имеет премирные силы Духа Святого. Поэтому Церковь для нашей личности есть непререкаемый и совершенный авторитет; она – столп и утверждение истины. Наука стремится к познанию истины. В науке каждая отдельная личность познает истину. Очевидно, Церковь, как сокровищница истины, может и должна быть руководительным авторитетом для всякого ищущего истины. Не Церковь должна отказываться от своих вековечных истин во имя научного познания каждой отдельной личности, а наоборот, эта личность должна отрекаться от своих научных приобретений, если они противоречат Церкви. Иначе быть не может хотя бы уже потому, что на раскидистом и величавом древе познания листья меняются, пожалуй, даже чаще, чем на деревьях нашего академического сада. Быстро вырастают они, зеленеют некоторое время, но скоро желтеют, вянут, сохнут, падают и пропадают. И что было бы, если бы Церковь в своем учении приспособлялась к научному познанию каждой отдельной личности или каждой отдельной исторической эпохи! Сколько раз пришлось бы ей отрицать самое себя? А разве не было бы это самоуничтожением Церкви? Веруя в Церковь, мы уже обладаем истиной непосредственно, но рассудок ищет знания опосредствованного. Это законное и естественное искание должно получить свое полное удовлетворение тогда, когда и рассудочным путем придет человек к тому же, во что он верил.

В науке можем мы искать подтверждения своей веры и научного оправдания Церкви. Эту последнюю задачу науки часто не сознают и даже отвергают. Нередко работник науки приходит к ортодоксальным выводам, оправдывающим веру Церкви. Но скажите ему, что к этим своим выводам пришел он потому, что так Церковь учит, – он сочтет себя обиженным и будет утверждать, что ему вовсе и дела нет до церковного учения, что выводы его подсказаны ему совершенно объективными научными данными и с учением Церкви совпали лишь случайно и непреднамеренно. Бывает, конечно, и так, но если стремление к оправданию церковной истины почитается предосудительным, то где же вера в Церковь? Если я верую, что Церковь обладает истиной, то разве есть что-нибудь непохвальное в том, что в научной работе я сознательно стремился к истине? Ведь кормчий корабля не считает своим преступлением то, что в направлении своего корабля руководится он светом неподвижных маяков? И если мы считаем себя членами Церкви, если мы веруем в Церковь, то, конечно, мы будем в своей научной работе присматриваться к немерцающему свету неподвижных христианских догматов. В этом для нас нет ничего предосудительного; как члены Церкви, иначе мы и поступать не можем. Отсюда вывод: наша деятельность в стенах Академии есть не только церковное послушание, но и протекать она должна в свободном послушании Церкви.

Выслушав это, не подумал ли кто: что же это такое? Взойдя на академическую кафедру, он унижает науку, подчиняя ее Церкви и изображая ее какой-то служанкой Церкви! Да, наука, особенно богословская, по моему убеждению, должна быть ancilla Ecclesiae, но такое положение вовсе не унизительно для науки; служить Церкви ни для кого не унизительно. Ancilla Ecclesiae – это настоящее место науки, которое она только и может занимать для человека, сознательно исповедающего свою искреннюю веру в Церковь.

Трудно и даже невозможно служить двум господам, но едва ли легче не служить никому. Два господина требуют себе служения и исключительного поклонения. Один Господин – Христос, другой – антихрист. Выбор возможен только из этих двух враждебных друг другу царей, и одному кланяемся мы непременно. Христово дело на земле есть Церковь, против которой ведут свою ожесточенную, но безуспешную войну силы ада. Есть силы ада и есть воинство Христово. И та и другая из враждующих сторон имеет своих воинов, вооруженных разными доспехами, в том числе и наукой. Сама по себе наука вовсе еще не определяет, на какую сторону должен человек стать; это определяет вера, а уж за верой следует и наука. Верует человек во Христа – наука для него и в его руках также служит Христу. Верует человек в антихриста – антихристово ярмо надевает он и на науку. Судьба хотя бы Нового Завета -вот доказательство того, что наука следует за верой. Ведь если бы было наоборот, если бы все дело было в науке и вера следовала за наукой, то давно бы пора ученым людям до чего-нибудь договориться относительно Нового Завета. Но что мы видим? Сотни лет вокруг Нового Завета ломаются ученые копья, написано по шкапу книг на каждый стих, полки книгохранилищ гнутся под тяжестью ученых произведений, но и доселе все еще появляются самые ортодоксальные книги одновременно с виртуозно-отрицательными, и Новый Завет в одно и то же время для одних просто литературный памятник первого или второго века нашей эры с довольно-таки темным прошлым, а для других он – слово Божие живое и действенное, он – Священное Писание. Кто следил за историей науки и размышлял над ней, тот, конечно, с немалым удивлением замечал, что часто для самых серьезных ученых висящая если не на воздухе, то на тоненькой ниточке ничтожного факта гипотеза бывает дороже противоположного ей утверждения, покоящегося на целом ряде надежных для другого фактов. Что же заставляет отвергать факты и предпочитать им гипотезы? Вера. Одной из наиболее ценных истин, в которых уверился я здесь в Академии, считаю я ту, что так называемой свободной науки нет и быть не может. Наука свободна, пока она отвлеченна. Свободен ученый человек, пока делает он математические выкладки, которые не касаются его души, его жизни. Но как только затронут вопрос жизни и смерти, спасения и погибели, наука тотчас подчиняется Христу или антихристу, потому что ответ на эти вопросы зависит не от науки, а от веры во Христа или антихриста. В науках отвлеченных, в математике например, много установлено бесспорных и общепризнанных истин, но о вопросах жизни спорят без конца, спорят страстно и ожесточенно, и это именно потому, что спор идет о вере, а такие споры всегда бывают самыми напряженными.

Где о вере спор,

Там, как вихрем, сор,

И любовь, и дружба сметены.

Я сказал о математике, что там много установленных непоколебимо истин, но весьма мудро рассуждал один из философов (Лейбниц). Если бы, говорил он, математика вооружалась против наших страстей, то мы, наверно, не менее часто и тяжко нарушали бы законы математики, чем делаем это теперь в отношении законов морали, оспаривали бы ее положения и все ее аксиомы и теоремы самым искренним образом почитали бы за софизмы.

Наша богословская наука по преимуществу пред всеми другими касается жизни нашей, нашего спасения и погибели. Богословская наука самая жизненная из всех наук, и ни одна из наук не может идти в этом отношении в какое-нибудь сравнение с наукой богословской. В самом деле, можно ли здравому человеку-христианину сказать, что для его жизни и его спасения нужнее знать, как протекали пунические войны, что делали какие-нибудь там каролинги или капетинги, какие пищеварительные органы у майского жука или бабочки-мотылька, что все это знать ему нужнее, чем быть, например, научно уверенным в подлинности Евангелий и посланий апостольских? Я думаю, что всякий церковный человек скажет: да Бог с ними, как там питаются разные жуки, чем занимались эти разные капетинги и каролинги, – для моей жизни, для моего спасения несравненно важнее увериться в том, что святое Евангелие – произведение святых апостолов, посланных в мир Христом, а не подделка II века. И конечно, так. Вопросы, подлежащие нашему обсуждению, – это вопросы жизни и смерти, спасения и погибели, это самые жизненные вопросы. А потому и нет ничего удивительного в том, что богословская наука менее свободна, чем всякая другая; она с большим самоотвержением служит Христу или антихристу.

Если мы усвоим такой именно взгляд на взаимоотношение Церкви и науки, веры и науки, то мы должны раз навсегда стать выше некоторых распространенных предрассудков. У нас весьма нередко лишь отрицательную, противоцерковную науку называют “свободной”, “беспристрастной”. Напрасно! Она пристрастна гораздо больше, чем наука церковная, потому что она подчинена антихристу, а уж, конечно, антихристу нельзя отказать в постоянном стремлении извращать истину и действительность. Мы же, по заповеди апостола Павла, свое и научное помышление пленяем в послушание Христу (2Кор. 10, 5). Еще нередко нецерковное направление науки именуют “передовым”, “прогрессивным”. Непонятно это для человека церковного. Прогрессивна истина, а истина в Церкви. Отрицание церковной истины есть ложь, а неужели ложь стоит впереди истины? Неужели ложь прогрессивнее истины? Эти и подобные предрассудки пора бы уж бросить, особенно нам, людям церковным.

Итак, говоря, что наука должна быть ancilla Ecclesiae, мы тем самым утверждаем лишь то, что есть: наука всегда есть ancilla или Христа и Его святой Церкви, или антихриста, ведущего постоянную брань с ненавистной ему Церковью. А потому вопрос только в том, веруем ли мы в Церковь? Если веруем, то да не стыдимся исповедовать эту свою веру ясно и открыто и да не стыдимся в стенах высшего церковного училища нести церковное послушание в послушании Церкви! А если не веруем? А если не веруем, тогда нам нечего здесь делать и нам нужно поспешить выйти отсюда, ибо, думается мне, в Духовной академии, в стенах лавры преп. Сергия враждовать с Церковью и антихристово служение предпочитать Христову послушанию не только неуместно, но даже и нечестно.

Церковное послушание нести в послушании Церкви – вот мой посильный ответ на поставленные в начале лекции вопросы.

Я, господа, слишком молод, но и не настолько наивен, чтобы воображать и называть себя вашим учителем. Нет, обращаясь к вам, я могу говорить о нашем поколении. Думается мне, что пред нашим поколением лежит великая задача; больше того, на нашем поколении лежит нравственный долг сознать себя именно церковными послушниками и всю свою жизнь и деятельность считать не чем иным, как только церковным послушанием. Дело в том, что, как всегда и повсюду, кораблю церковному приходится плыть против течения современной жизни человечества. Строй этой жизни,

Всегда обманов полный,

На Господню благодать

Мутно плещущие волны

Он старается поднять.

Ведь разве не ясно до очевидности, что триумфальная колесница культуры и мнимого прогресса едет мимо Церкви? Тесен и узок для этой колесницы путь, проложенный Христом и поддерживаемый Церковью. Мир, уже давно отделившийся от истинной Церкви, теперь даже и забыл про нее, не видя и не понимая ничего, кроме своих суррогатов Церкви. У нас на Руси про Церковь забыть трудно и, пожалуй, даже невозможно, потому что элементы церковности вошли в народный быт и характер; да и о существовании своем Церковь у нас заявляет еще довольно громко. Вот почему у нас можно враждовать против Церкви, бороться против нее, но совсем не замечать Церкви нельзя. Однако несомненно, что отношения к Церкви переменились и у нас. Говоря наглядно, Церковь для многих и у нас стала не матерью, не матушкой, а бабушкой. А ведь отношение к бабушке бывает обыкновенно совсем не то, что отношение к матери. Матери сын слушается, естественно живет с нею одной жизнью, одними мыслями и интересами. Ну, а бабушка не то. Взгляды у ней часто бывают слишком отсталыми. Можно ей не возражать, не спорить, чтобы не сердить, а жить-то можно и по-своему. Так и Церковь многим у нас кажется уже какой-то чуть не выжившей из ума старушкой, бабушкой-ворчуньей с совершенно устарелыми и нелепыми взглядами, которые собственно и никогда-то не имели жизненного смысла. Хорошо еще, что взглядов этих она никому особенно не навязывает. Ведь и в самом деле – у нас почти нет никакой церковной дисциплины и от принадлежащих к Церкви ровно ничего церковного не требуется. У нас уже считается самым обыкновенным и безобидным явлением, если человек именуется “вероисповедания православного”, а о Церкви, об ее догматах и об ее уставах жизни считает совершенно непозволительным говорить иначе, как тоном пренебрежения и насмешки. Преданность Церкви всегда готовы заподозрить в невежестве и своекорыстии. А человек церковный, просвещенный и бескорыстный, представляется не иначе как мечтателем жалким или опасным. Чаще и чаще приходится теперь людям церковным “слышать крик оглушительный”:

Кстати ли

вымыслы ваши в наш век положительный?

Много ли вас остается, мечтатели?

Сдайтеся натиску нового времени!

Мир отрезвился, прошли увлечения.

Где ж устоять вам, отжившему племени,

Против течения?

Думается мне, что со многими и из вас случалось: узнают в вас студента Духовной академии и тотчас причисляют к “отжившему племени”, которое пред натиском нового времени устоять не может и не должно. И я не знаю более печального и тягостного зрелища, чем видеть студента Духовной академии, извиняющегося и оправдывающегося в том, что он – студент именно Духовной академии, оправдывающегося нередко самыми унизительными доводами, вроде того, что у нас, мол, не непременно нужно быть духовным, даже наоборот, что и науками-то у нас можно заниматься светскими. Нет, господа, нам, наблюдая современное отношение к Церкви, следует и необходимо отвечать лишь умножением любви и бескорыстной преданности Церкви, отвечать именно сознательным принятием на себя церковного служения, церковного послушания. Это наше настоящее призвание. Его нечего стыдиться; оно высоко, идеально и несравненно; оно – свято. Тогда можем мы надеяться, что

верх над конечным возьмет бесконечное.

Верою в наше святое значение

мы же возбудим течение встречное

Против течения!

Значение наше свято. В этом не может быть сомнения. А люди с искренней верой в святость своего дела Церкви теперь особенно нужны.

Церковь распростерлась по всему миру. А много ли имеет она высших церковных училищ? Если поразмыслить над этим вопросом, то невольно придешь к мысли, что каждая Академия Церкви очень нужна, что и студент Академии не безразличен.

Бывают же времена и лета, когда нужда эта возрастает. Такое время, думается мне, переживает теперь наша всероссийская Церковь. Скажу об этом кратко.

Может быть, нигде не имела Церковь таких благоприятных условий для существования и процветания, как в Древней Руси. Тогда-то именно и нажит был наш громадный народный духовный капитал. Но два века назад, при Петре I, показалась Церковь помехой для перенесения на русскую землю полуязыческих форм жизни государственной и общественной, и положение ее резко изменилось. Ей был отведен лишь уголок народной жизни. Она лишена была патриарха и свободы канонической соборной жизни. Порабощенное православие сохранило имя “господствующего”; его внешними мерами охраняли от еретических поползновений. Плоды такого двухвекового положения Церкви могли быть и были очень печальны. Церковная жизнь ослабела вообще, выродилась местами в формальность. Богословие потеряло святоотеческое дерзновение и ниспало до схоластики. Служение Церкви похоже стало на чиновничество. Пастыри начали взирать на Церковь лишь как на кормительницу духовного сословия и, надеясь на внешнюю государственную охрану, привыкли больше заниматься тем же, чем занимался на дне корабля пророк Иона, когда бежал в Фарсис (Ион. 1, 5). В нашей церковной жизни вообще немало явлений, которые объясняются лишь тем, что за двести лет привыкли люди жить за крепкой стеной, ограждающей и стесняющей в одно и то же время. И вот вдруг стена эта пала почти до самого своего основания. Враги врываются всюду; их нужно встречать с открытой грудью, а прежние воины чувствовали себя на своем месте только за крепкой и высокой стеной. Нужны новые люди, новые воины, не щадящие жизни своей, когда приходится бедствовать “за законы отеческие”. Нужны люди, сознательно живущие жизнью Церкви, сознательно и убежденно взявшие на себя церковное послушание, церковное служение. Нужны вдохновенные пророки, а не исполнительные чиновники! Нужны... Нужны... А ведь все эти “нужны” направлены к нам, к нашему поколению.

Нужно строить новые стены вокруг Церкви. Любовь к Церкви, преданность делу церковному, самоотверженное желание служить Церкви до самопожертвования – вот те камни, из которых должна создаваться теперь достойная Церкви ограда от врагов. Этого-то материала и нужно нам запасать как можно больше. Начнется теперь обновление жизни церковной, приближение этой жизни к идеалам каноническим. Только наивные люди могут от обновления канонической жизни Церкви ждать себе каких-то привилегий и выгод земных. Нужно признать и твердо помнить, что подлинная церковная жизнь во всех своих областях всегда требует подвига и самоотречения.

Быть орудьем Бога

Земным созданьям тяжело;

Своих рабов Он судит строго.

Не потому ли иные на грядущее восстановление подлинной канонической жизни Церкви смотрят с беспокойством и даже с ужасом?

Но не преступно ли бежать от служения церковного, когда в идейных церковных деятелях такая нужда? Думаю я, что человек нашего академического поколения может быть в совести своей тогда только спокоен, когда на церковный запрос: “Кого пошлю?” – ответит: “Вот я; пошли меня!”

Ответит твердо и решительно, памятуя неложное обетование Спасителя: кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее (Мр. 8, 35).

Простится то тебе, чего не сможешь,

Чего ж не захотел ты – никогда!

Вот, господа, те упования и убеждения, которыми одушевлен я при своем выступлении на академической кафедре. Я изложил их пред вами прямо и откровенно.

Нам вместе, пока мы здесь, должно заниматься своим маленьким делом. Будем, в меру сил и способностей, изучать свой предмет. Придется, конечно, немало исполнять черновой работы, по-видимому не имею щей прямого церковного значения и интереса. Иначе нельзя. Ведь научная работа только тогда надежна и имеет смысл, когда она постав лена широко. Однако среди всей массы научной работы не нужно терять из виду той основной цели, ради которой за эту работу мы и беремся. Идея Церкви и церковного служения должна нас направлять и вдохновлять. К себе обращаю я теперь призыв:

Вставай же, раб ленивый Бога!

Господь велит: Иди, иди!

Сгибайся, пахарь, над браздою!

Борись, борец, до поздней тьмы!

Но я был бы бесконечно счастлив, если бы мог не только от себя лично, но и от лица всех вас и от лица самой школы нашей ответить на этот призыв словами нашего поэта, богослова и церковного человека:

Иду свершать в труде и поте

удел, назначенный Тобой.

И не сомкну очей в дремоте,

и не ослабну пред борьбой.

Не брошу плуга, раб ленивый!

Не отойду я от него,

покуда не прорежу нивы,

Господь, для сева Твоего.

Творения : в 3 т. / Священномученик Иларион (Троицкий).